Ганс Кюнг - Христианский вызов

Было ли все это лишь тенденцией к смягчению закона? Однако в этом следует видеть и искреннее стремление к непреложной действенности безусловных требований Иисуса в повседневности, которая более не определена близким ожиданием грядущего Царства. Вспомним, к примеру, о разводе, который Иисус совершенно не по–иудейски строго запретил, вопреки патриархальному закону Моисея, с тем обоснованием, что Бог соединяет браки и не желает, чтобы человек расторгал то, что он соединил. Горячо дискутировавшийся между школами ученых Шаммая и Гиллеля вопрос: может ли быть основанием для отпущения жены только половое прегрешение (Шаммай) или практически любая вещь, вроде подгоревшей еды (Гиллель, согласно Филону и Иосифу это была распространенная практика) для Иисуса был совершенно неважен. Для него речь шла о существенном. Конечно — Иисус не ответил на ставший насущным ввиду отсрочивающегося конца вопрос о том, что делать, если, несмотря на безусловное требование Бога, брак распался и жизнь должна продолжаться; на него теперь необходимо было ответить. Безусловный призыв Иисуса к сохранению единства брака был понят в качестве правила, которое законодательно необходимо было определить более точно: к запрету отпущения жены и ее нового брака ввиду эллинистического права был добавлен запрет развода со стороны жены, а также исключение для смешанных браков, как и запрет нового брака для обоих супругов; однако и прелюбодеяние пришлось признать в качестве основания для исключения из правила о разводе. Был ли возможен другой ответ, кроме нового казуистического решения через законодательное определение конкретных случаев?

Во всяком случае, сам Иисус, не юрист, ограничивался своими безусловными призывами, которые необходимо было реализовывать в каждой конкретной ситуации. Это проявляется на примере имущества. Иисус, как мы еще увидим, не предписал для каждого ни всеобщего отказа от него, ни совместного владения. Один пожертвует нищим все, другой — половину, третий поможет ссудой. Один отдает для дела Божьего последнее, другие упражняются в служении и попечении нуждающихся, третьи совершают вроде бы бессмысленное расточительство. Здесь ничего не регламентируется законодательно. Поэтому нет и необходимости в исключениях, извинениях, льготах и освобождениях от закона!

Конечно, Нагорная проповедь никоим образом не ориентирована на поверхностную ситуационную этику, как если бы просто доминировал закон ситуации. Конкретная ситуация не может все определять. Здесь определяющим является безусловное требование самого Бога, который желает полностью овладеть человеком. Ввиду последней и окончательной реальности — Царства Божьего — ожидается коренное изменение человека.

Ожидается коренная перемена: своего рода новое рождение человека, которое постигает только тот, кто причастен ему. Это перемена не только, как у Сократа, путем прогресса правильного мышления ради правильного действия или, как у Конфуция, путем образования человека, который в основе своей хороший. Перемена и не через просветление, как аскет Сиддхартха Гаутама путем медитации через просветление (bodhi) стал Буддой, просветленным, чтобы на этом пути достичь понимания и устранения страданий и, в конце концов, — угасания в нирване. Согласно Иисусу, речь идет о коренном изменении через предание человеком самого себя воле Божьей.

Иисус ожидает другого, нового человека: радикально измененного сознания, принципиально иной позиции, совершенно новой ориентации в мышлении и деятельности.

Иисус ожидает не больше и не меньше, чем принципиальной, всецелой ориентации человеческой жизни на Бога, неразделенного сердца, которое служит не двум господам, но только одному Господу. Посреди мира и среди людей в ожидании Царства Божьего необходимо прилеплять свое сердце исключительно и единственно к Богу: не к деньгам и имуществу, не к праву и чести, даже не к своим родителям и семье. Здесь, согласно Иисусу, нельзя просто говорить о мире, здесь правит меч. Даже теснейшие узы в этом основном решении необходимо отставить в сторону как второстепенные. Следование по этому пути выше семейных связей: человек должен «возненавидеть» отца, мать, братьев и сестер, жену и детей, даже самого себя, если он желает быть учеником Иисуса. Даже самого себя! Настоящим врагом такого изменения, как показывает опыт, являюсь я сам, мое собственное «я». Поэтому следует непосредственный вывод: желающий сберечь свою жизнь потеряет ее; а потерявший свою жизнь обретет ее. Жесткий язык? Великое обетование.

Теперь стало ясно, что подразумевает уже известное нам центральное понятие metanoia, «обращение», или — как это было ранее неверно переведено — «покаяние». Это не внешнее раскаяние в рубище и пепле, не интеллектуально определенное или подчеркнуто чувственное религиозное переживание! Но существенное изменение воли, принципиально измененное сознание: новая основная установка, другая ценностная шкала. То есть радикальное переосмысление и изменение всего человека, совершенно новое отношение к жизни. Однако Иисус ожидает от человека, желающего измениться, не исповедания грехов, не исповеди. Его мало интересует проблемное прошлое человека, от которого тот должен отвернуться, но только лучшее будущее, к которому он должен обратиться категорически и безоговорочно — положив руку на плуг, не обращаться назад, — и которое Бог обещает и дарует ему. Человек может жить прощением. Это обращение на основании того непоколебимого, незыблемого упования на Бога и его слово, которое уже в Ветхом Завете называлось верой. Верующее доверие и доверяющая вера, которая представляет собой нечто отличное от того, что для Будды, согласно индийской философии, есть прозрение, или для Сократа, согласно греческому пониманию, — диалектика мышления, или для Конфуция, согласно китайской традиции, — благочестие.

Сам Бог через свое Евангелие и свое прощение делает возможным обращение на основании веры, новое начало. От человека требуется не героизм: он может жить доверяющей благодарностью того, кто нашел сокровище на поле, получил драгоценную жемчужину. Его не нужно подвергать новому давлению закона и принуждать к подвигам. Конечно, он будет выполнять свою обязанность и ничего не приписывать себе, поскольку он только выполнил свою обязанность. Лучшим примером, чем верный раб, является ребенок: не потому, что его мнимая невинность романтически преображается до уровня идеала, но поскольку он, беспомощный и маленький, совершенно естественно готов принять помощь и дар, безраздельно и с полным доверием отдать себя. Это детская благодарность, которая не смотрит украдкой на награду — пусть даже на благодатную награду, как это делал в течение многих лет оставшийся дома, и, в конце концов, потерявший ее сын. Человек должен действовать не ради награды и наказания. Награду и наказание не следует делать мотивом этического действия; реакция Канта против примитивного эвдемонизма была оправданна. Однако человек, безусловно, должен действовать в осознании своей ответственности: всеми своими мыслями, словами и делами он должен идти навстречу будущему Бога, последнему решению Бога. И что бы ни сделал человек — пусть это будет всего лишь чаша воды для жаждущего или бесполезное слово — оно остается у Бога в настоящем, даже если это давно стало прошлым для человека.