Ганс Кюнг - Христианский вызов

Только у Иисуса находится программное требование любви к врагам. Уже Конфуций говорит пусть и не о «любви к ближнему», но все же о «любви к человеку», однако он подразумевает просто уважение, великодушие, искренность, усердие и доброту. В Ветхом Завете, как уже было отмечено, лишь местами речь идет о любви к ближнему. Как и большинство великих религий, иудаизм знал (вероятно, из греко–римского язычества) упомянутое «золотое правило», причем в негативной и также — в иудейской диаспоре — в позитивной формулировке: относиться к ближнему так, как человек хочет, чтобы относились к нему самому. Великий раввин Гил–лель (ок. 20 г. до P. X.) называл это золотое правило, хотя и в негативной формулировке, суммой записанного закона. Однако это правило также можно было понимать как эгоистически–разумное приспособление, ближнего — просто как соотечественника и товарища по партии, а любовь к ближнему — как одну среди огромного количества других религиозных, этических и ритуальных заповедей. Уже Конфуций знал «золотое правило» в негативной форме, однако он однозначно отклонял любовь к врагам как несправедливую: за добро следует воздавать добром, но за несправедливость — не добром, а правосудием. В иудаизме ненависть к врагам считалась относительно разрешенной; личный враг был исключен из заповеди о любви. У благочестивых монахов в Кумране ненависть к внешним, к сынам тьмы, вообще категорически заповедуется.

Не показывает ли это вновь, что многочисленные параллели между положениями благовестия Иисуса, с одной стороны, и высказываниями иудейской литературы премудрости и раввинов, с другой, необходимо рассматривать в общем контексте понимания закона и спасения, человека и ближнего? Превосходство Иисуса становится очевидным не в отдельном высказывании, которое нередко сопоставимо с высказыванием того или иного раввина, но в неповторимой целостности! Программное положение «любите врагов ваших» принадлежит самому Иисусу и характеризует его любовь к ближним, которая действительно более не знает границ.

Для Иисуса характерно, что он не признает границ и отчужденности между принадлежащими и не принадлежащими к той или иной группе. Конечно, как мы слышали, он ограничивал свою деятельность иудеями; иначе в первохристианской общине не было бы таких жестоких дискуссий по поводу миссии среди язычников. Однако Иисус демонстрирует открытость, которая фактически разрушает незыблемые границы принадлежности к народу и религии. Для него более не является определяющим соотечественник и собрат по религии, но ближний, с которым мы можем встретиться в любом человеке: в том числе в политическом и религиозном противнике, сопернике, враге. Это конкретный практический универсализм Иисуса. Открытость не только по отношению к членам собственной социальной группы, собственного племени, собственного народа, расы, класса, партии, церкви при одновременном исключении других. Но безграничная открытость и преодоление размежевания, где бы оно ни возникало. Практическое преодоление существующих границ — границы между иудеями и неиудеями, ближними и дальними, хорошими и плохими, мытарями и фарисеями, — а не просто определенные подвиги, дела любви, «дела самарянина» являются целью истории о добром самарянине, которая после несостоятельности священника и левита, высших иудейских кругов, ставит в пример не иудейского мирянина (как ожидали слушатели Иисуса), но ненавистного самарянина — врага народа, полукровку и еретика. Иудеи и самаряне открыто проклинали друг друга во время богослужения и не принимали помощь друг от друга.

В последней антитезе Нагорной проповеди Иисус явно корректирует ветхозаветную заповедь «люби ближнего твоего» и предписания Кумрана «ненавидь врага твоего» — словами «а Я говорю вам: любите врагов ваших и молитесь за гонящих вас». Согласно Луке, это также относится к преследуемым и проклинаемым: «благотворите ненавидящим вас, благословите проклинающих вас, молитесь за обижающих вас». Разве все это не чрезмерное преувеличение, разве это не слишком завышено для среднестатистического человека? Почему Иисус так говорит? На основании общей всем человеческой природы? На основании филантропии, которая находит божественное и в состоянии бедствия? На основании универсального сострадания по отношению ко всякому страдающему существу, которое перед лицом бесконечного страдания мира пытается успокоить собственное мягкое сердце? На основании идеала общего этического совершенства?

У Иисуса другой мотив — совершенное подражание Богу: поскольку Бога можно правильно постичь лишь как Отца, который не делает различия между другом и врагом, который позволяет светить солнцу и идти дождю над добрыми и злыми, который обращает свою любовь и к недостойным — а кто не является таковым? В любви люди должны проявить себя как его сыновья, стать из врагов братьями и сестрами. Тем самым любовь Бога ко всем людям является для меня основанием любви к человеку, которого он посылает мне: любовь к конкретному ближнему. Любовь самого Бога к врагам основание для любви человека к врагам.

Можно спросить и наоборот: не открывается ли природа истинной любви только перед лицом противника? Истинная любовь не спекулирует на взаимной любви, не рассчитывается за услугу ответной услугой, не ожидает награды. Она свободна от подсчетов и скрытого себялюбия: не эгоистичная, но абсолютно открытая для другого!

В идентификации дела Божьего и дела человека, воли Божьей и блага человека, богослужения и служения человеку, а также в следующей отсюда релятивизации закона и культа, священных традиций, институтов, иерархов становится ясно, где именно находится Иисус в четырехугольнике истеблишмента, революции, эмиграции и компромисса: почему его нельзя поместить ни к господствующим, ни к политическим повстанцам, ни к моралистам, ни к тем, кто выбирает тишину и одиночество. Не будучи ни правым, ни левым, он не просто примирительно находится между ними — он пребывает действительно над ними: над всеми альтернативами, которые он уничтожает в корне. Это — его радикальность: радикальность любви, которая в своей рассудительности и в своем реализме принципиально отличается от любых идеологизированных форм радикализма.

Было бы совершенно неправильно, говоря об этой любви, думать только о великих делах, великих жертвах! Например, о неизбежном в некоторых случаях разрыве с родственниками, требуемом при определенных обстоятельствах отказе от имущества, возможно, необходимом мученичестве… Прежде всего и чаще всего речь идет о повседневности: кто приветствует первым, какое место выбирать за праздничной трапезой, не судить, но относиться милосердно, стремиться к безусловной правдивости. Насколько далеко идет любовь именно в повседневности, показывают три ключевых слова, с помощью которых эта радикальная любовь может быть описана очень конкретно, причем как для индивидуальной, так и для общественной области связей между социальными группами, нациями, расами, классами, партиями, церквами.