Георгий Чистяков - Господу помолимся

«Вот уж почти пять лет, лишь я произношу слово «Отче» и соображаю… что Он, тот, кто там наверху, — говорила она, указывая пальцем на небо, — что Он сам — это мой отец… я начинаю плакать и потом весь день хожу за моими коровами и плачу». Для Мари де Ва–лянс, так звали эту женщину, было достаточно одного первого слова молитвы, чтобы от чтения текста перейти к молитве без слов: другим этот переход дается сложнее, но стремиться к нему должен, как считают размышляющие над этой эмблемой подвижники, каждый молящийся.

«Надо постараться, — писал в одном из своих писем известный русский подвижник XIX в. Феофан Затворник, — приоб–ресть навык не считать окончания молит–вословия концом молитвы».

И в другом месте:

«Молитвенники нужны, пока душа не начнет сама молиться. Только когда своя молитва нейдет, тогда, чтобы расшеве-

40

лить ее, надо начать печатными молитвами молиться».

Молитва с точки зрения христианина — это не заклинание, в котором важно точно произнести каждое слово, а состояние. Более того, точное повторение слов молитвы без внутреннего слияния с Богом, с точки зрения христианина, представляет собой нечто абсолютно бессмысленное. Образно рассказывал об этом старец Захария, живший после революции в Москве монах Троице–Сергиевой лавры.

Автор его жизнеописания пишет:

«Старец Захария однажды, сидя в своей келье, взглянул в святой угол на иконы. Посмотрел и ужаснулся: перед иконами стоит бес с отвратительной и страшной головой. Стоит и быстро–быстро бормочет псалмы святого царя Давида. «Что это ты, неужели молишься?» — спросил старец. «Я ругаюсь над молитвой», — пробормотал бес и исчез».

Рассказ этот не просто выдержан в стиле древних монашеских жизнеописаний, он передает опыт подвижника, вскормленного и воспитанного восточнохристианской аскетикой и по–настоящему постигшего ее глубины.

Заложенный в Нагорной проповеди принцип, согласно которому «не в многословии будет услышан» молящийся, в корне изменил отношение человека к тексту. Если, с точки зрения античного писателя, в

41

тексте автор должен выразить все, что он хочет сказать, то, с точки зрения христианина, текст — это только введение к тому, что надо сказать без слов. Текст молитвы значителен лишь в том случае, если он вводит молящегося в мир молчания. Вот почему гимны, слагавшиеся поэтами–христианами, до предела просты по сравнению с теми стихами, которые писали их современники, оставшиеся язычниками.

Молчание, однако, не есть бездеятельность или пассивность. Наша современница мать Тереза из Калькутты говорит: «Иисус нас ждет в тишине. В тишине Он услышит нас; в тишине Он сам начнет говорить с нами, и мы услышим Его голос. Внутренняя тишина достигается с большим трудом, но, чтобы молиться, надо делать усилия. В этой тишине мы найдем новые силы и подлинное единство с Богом и друг с другом».

Когда о молитве говорит мать Тереза, к этому следует прислушаться. Ведь средневекового подвижника, запершегося в стенах монастыря, многие могут упрекнуть в том, что, размышляя о любви к Богу и ближнему, он не хочет замечать тех бед, которыми полна жизнь за стенами его обители, а мать Терезу в этом не упрекнешь. Не слова о любви, а дела и только дела сделали ее известной всему миру. Но именно она говорит о тишине, в которой человека ждет Иисус.

Молчание, тишина и безмолвие — основные принципы христианской аскетики. Выражение «тихое и безмолвное житие» употребляет уже апостол Павел (Послание к Тимофею, 2:2). В Византии и на горе Афон этот принцип культивировался монахами–исихастами, то есть молчальниками (от греч. глагола «исихадзо» — пребывать в молчании), а в Западной Европе — траппистами и бенедиктинцами. Бенедиктинцы, называющиеся так по имени святого Бенедикта, основавшего в 529 г. монастырь в Монте–Кассино в Южной Италии, жили по заповеди «ora et labora», то есть «молись и трудись». В полном молчании в скриптори–ях (от лат. scribo — писать) переписывали они древние рукописи и сохранили для нас тексты римских писателей. Активное служение людям отличает и исихастов на Руси, прежде всего преподобного Сергия Радонежского.

Вместе с тем истоки молчальничества нужно искать в Ветхом Завете. В пророчестве Исайи (1:15—17) Бог говорит:

«Когда вы умножаете моления ваши, Я не слышу… омойтесь, очиститесь… научитесь делать добро, ищите правды».

Здесь намечается три этапа духовного роста.

Первый заключается в отказе от многословных молений, второй — во внутреннем очищении, а третий — в том, чтобы научиться делать добро. Все они теснейшим образом связаны с безмолв-

43

ной молитвой и созерцанием Бога очами сердца. В 6–м псалме (позднее он войдет в чин Семи Псалмов) есть такой стих:

Утомлен я воздыханиями своими, омываю

Каждую ночь постель мою, рыдая,

Долго мокрым будет

От слез моё ложе.

Здесь говорится о слезах, ночью пролитых на постели. Ты один, вокруг полная тьма, поэтому эти слезы не видит не только кто‑то другой, но и сам молящийся. Пройдут века, и монах из монастыря на горе святой Агнессы в Голландии по имени Фома Кемпийский (начало XV в.) в своем небольшом трактате «О подражании Христу», где он на закате средневековья свел воедино опыт христианского молчальничества на Западе, напишет:

«В тишине и покое благочестивая душа с успехом изучает смысл Писания. Здесь она находит потоки слез, чтобы ими омывать и очищать себя каждую ночь и таким путем делаться ближе к своему Создателю» (1, 10, 27).

Фома Кемпийский советует молиться ночью, в одиночестве, со слезами, беря мысли для молитвенных размышлений из Евангелия. Аналогичный совет дает неизвестный по имени древнерусский книжник, поучение которого разыскал и опубликовал известный палеограф Капитон Иванович

44

Невоструев (1815—1872):

«Молчаливый никогда не истощит сердца своего, но, напротив, исполнит его силою духовною, особенно если молча к человекам, будет читать книги и поучаться день и ночь, и Бога молить. Так верую, что сам Бог Троицею живёт в таковом человеке, исполняя светом душу его и премудростью питая и, наполняя невидимо, делает его ко всем кротким и тихим».

В XIX в. об этом же говорил Серафим Саровский:

«Чтение Слова Божьего должно быть производимо в уединении для того, чтобы весь ум чтущего углублен был в истины Священного Писания и принимал от сего в себя теплоту, которая в уединении производит слезы; от сих человек согревается весь и исполняется духовных дарований, услаждающих ум и сердце паче всякого слова».

Серафим Саровский, как и Фома Кемпийский, говорит о безмолвной молитве, которая рождается над текстом Евангелия. Он подчеркивает, что эта молитва согревает, обновляет и укрепляет человека.