Владимир Топоров - Святость и святые в русской духовной культуре. Том 1.

Ср. выше об Антонии, который был «простъ умомь и не разумевъ льсти» (32б). Против этой простоты ума и направлена лесть–хитрость матери Феодосия в известном эпизоде прихода ее к святому в поисках сына. Ср. у Даля: « Простой человек — без хитрости и без большого ума» (3, 1341–1342). Савва Освященный, по словам Кирилла, его биографа, «бяше […] тихомь смысломь, кротокъ же нравомь, простомь умомь […] любовь же непорочну имяше къ блаженому оцю Феодосу» (Абрамович 1902:155).

Ср. к портрету Феодосия: «бяше бо и теломь благъ и крепокъ…» (36б).

Показательно в этом смысле значение др. — инд. prastha — "площадь", "горная равнина" (т. е. выдвинутая, открытая на показ ровность), восходящего к и.-евр. *pro–stho — (ср. ирл. ross "лес", "мыс" и т. п.). Характерны и значения слов того же корня, но с иными префиксами, ср. др. — инд. su–sthu — "находящийся в хорошем состоянии", su–sthana- , лит. ap–stus "обильный", "щедрый", "открыто–широкий", ap–stas "изобилие", но др. — греч. δύστος "несчастный" и т. п.

Ср. словен. prost "непринужденный", "свободный" и т. п. и др.

Ср., например:

Аще будет око твое просто [т. е. без хитрости, без коварства; в русском переводе — чисто. — В. Т. ], все тело твое светло будет; аще же око твое будет худо, то все тело твое будет темно. (Матф. 6, 22–23).

Итак, будьте мудры, как змии, и просты, как голуби. (Матф. 10, 16).

К противопоставлению простоты–мудрости ср. еще: «[…] но желаю, чтобы вы были мудры на добро и просты на зло» (Римл. 16, 19); ср. также о людях «некнижных и простых» (Деян. 4, 13).

Но, конечно, есть и та, потерявшая свою меру, простота, которая «хуже воровства».

Именно в этом смысле понимается здесь слово «свобода». Уместно напомнить, что понятие «религиозная свобода» есть contradictio in adjecto (даже на уровне языкового выражения, ср. re–ligo, ligo "связывать", "запрягать", "сдавливать" и т. п., т. е. "связанная свобода") и скрытое безбожие.

«Проще» в этом контексте не значит «легче», «безболезненнее» и т. п. и вообще не ориентировано на мирянина с его шкалой «трудное» — «легкое». «Проще» в данном случае должно рассматриваться исключительно в связи с человеком, отрекшимся от мира и думающим не о том, что ему трудно, а что легко, но о том, как ему избежать соблазна мира и приблизиться к Богу. В такой ситуации «проще» может быть понято как «инерционнее», «привычнее», без осложняющих обстоятельств. И гедонизм и аскетизм, особенно в крайних своих проявлениях, конечно, «проще» в этом отношении, чем «Средний путь», нуждающийся в обороне с двух сторон и постоянной бдительности, исключающей потерю курса, направления пути, утрату чувства границы, меры.

Ср. к теме молчания, столь важной для последующей истории русской святости («молчальники»), не говоря уж о византийском православии (ср. ησυχία и исихазм): «съ молчаниемь и съ съмерениемь» (29б), об отношении юноши Феодосия к насмешкам, упрекам и издевкам сверстников.

Как правило, слезы и плач сопровождают молитву. Исключения редки, но и они представляют собой ритуализованный, к отмеченному событию приуроченный плач. Ср. о встрече Феодосия с Никоном:

[…] и яко видеста другь друга, падъша оба въкупе, поклонистася, и тако пакы охопистася, и надолзе плакастася, якоже много время не видевъшася. (41в–41г).

Радость Феодосия заразительна и может передаваться другим: «И тако отпущааше я, радующася и славя Бога…» (44б). Такова же и «отзывчивость» слез: узнав о смерти Феодосия, «братия сотвориша надъ нимь плачь великъ […] и уведевъ истее преставление, плакася по томь много» князь Святослав (64б–64в).

Ср. также веселье духовноев Братьях Карамазовых ( Полн. собр. соч . в 30 томах, т. 14, 285, 292); можно напомнить и о душе веселой Лизы Хохлаковой (там же, т. 14, 199).

Наряду с достоверно свидетельствуемой любовью к пению, вероятно, можно реконструировать плененность Феодосия (во всяком случае в юные годы) евангельскими сценами, самой формой (конечно, не исключая содержания) высказываний Христа и т. п. Более того, та мечтательность и идеальность устремлений, которые обнаружились у Феодосия–юноши, та глубокая степень прочувствованности темы подражания («миметичности»), о которых можно составить некоторое представление по данным ЖФ, также могут косвенно, но с достаточным вероятием свидетельствовать об эстетической отзывчивости Феодосия. В связи с его сочинениями обычно подчеркивают простоту их языка и стиля. При всей верности, этих наблюдений и, кроме того, сугубой деловитости, прагматичности литературных сочинений Феодосия, совершенно очевидно неравнодушие их автора к вопросам стиля и композиции, к ориентации на некоторые эстетически отмеченные тексты–источники.

В духе идей Клагеса, см.: Klages 1923–1933.

Нужно думать, что русск. трезвый («церковнославянизм», при собственном терёзвый , далее — тверёзый ), ст. — слав. ТРЕЗВЪ и т. п. восходит к и.-евр. *ter–g'h–u- , ср. русск. терзать, праслав. *tьrzati, из и.-евр. *ter–g'h- . Трезвость при таком понимании — знак опыта человека, прошедшего через труд, трудности, их терзание и усвоившего себе этот трудный опыт (и.-евр. *ter- присутствует во всех этих ключевых словах). Соотношение трезвый: терзать (="мучить") напоминает подобное отношение между опытный, испытанный и пытать (="мучить"). "Трезвость–терзание" наделяет человека таким духовным опытом, который в определенных условиях приводит к святости (ср. "святую трезвость" Гёльдерлина), и в любом случае воспитывает душу, «свежительна», как скажет Гоголь, для нее. Ср.:

Неприлично автору, будучи давно уже мужем, воспитанному суровой внутренней жизнью и свежительной трезвостьюуединения, забываться подобно юноше.

Трезвость взгляда, выработанная Феодосием, исключает незнание или непонимание того, что он делал для монастыря и для тех, кто находился за его стенами, и даже недооценку сделанного им. Преподобный умел трезво смотреть и на себя и на дело своих рук. И когда он говорит о себе как о последнем и недостойнейшем(«Темьже на таковое подвизание възирая, съмеряшеся, последьний ся вьсехъ творя…», 41г; «Себе же недостойна творя, якоже ни единая неделе, поне достигнута противу трудомъ ихъ», 37г), речь идет всегда о сугубо личной перспективе, о мнении о самом себе в рамках некоей максималистской системы оценок, наконец, о своем месте в сравнении с другими подвижниками. Настаивание на своем недостоинстве со стороны Феодосия — волевой акт и одновременно акт смирения и самоочищения, акт признания бесконечности стоящих перед ним задач и пути к их осуществлению.