Андрей Кочергин - «…Или смерть?» Дворовый Катехизис Русского человека

Отец Иоанн в этот час как раз совершал монашеское молитвенное правило. Ворвавшись без стука в келью к старцу, отец Рафаил рухнул перед ним на колени. В отчаянии он поведал о своем преступлении и стал умолять, если возможно, простить ему этот грех и сказать, что же ему теперь делать.

Отец Иоанн внимательно выслушал и сурово отчитал своего воспитанника:

– Ты что ко мне под епитрахиль лезешь? Это не ты ударил, это Ангел!

Но всё же прочел разрешительную молитву, благословил и отправил его служить литургию

Интервью на тему «Подвиг монашеский и подвиг воинский»

– Андрей Николаевич, уже неоднократно на страницах этой книги вы вспоминали о своей поездке на Афон, в частности, о своем визите в монастырь Дохиар. Что вас больше всего удивило в ходе вашего паломничества, что из увиденного и пережитого оказалось для вас открытием, произвело наиболее сильное впечатление? И наоборот, что показалось странным, разочаровало?

– На самом деле, это был мой первый опыт долгого пребывания в монастыре, когда я не пришел к какому-то конкретному Отцу для отправления своих каких-то треб, а полностью погрузился в монашескую жизнь, будучи, по сути дела, трудником, то есть трудился вместе с монахами и жил их жизнью.

Меня поразил распорядок дня, в котором на сон официально отводилось четыре часа. То есть подъем у них в три часа, когда в храме начинается заутреня, большая служба, где все монахи поют, участвуют в богослужении. После этого начинается подготовка к трапезе, потом молебен перед трапезой, трапеза, и так день не спеша продвигается к девяти утра. В девять утра начинается работа, которая длится без обеда до девяти часов вечера. С девяти вечера до одиннадцати идет вечерняя служба и в одиннадцать у них отбой. До трех утра. И так каждый день.

И первое мое впечатление от Дохиара было такое, что всё это как-то неверно, как-то чересчур и неправильно, какой-то это был по ощущениям исправительный лагерь. Жесткая дисциплина, постоянный контроль всего происходящего со стороны игумена как представителя администрации, армейские, почти «старослужащие обычаи» и всё подобное в этом духе. Такое впечатление у меня сохранялось, пока я не завел разговор о том, что полоть тоненькие, пробивающиеся через камни ростки травы в тридцатиградусную жару – бессмысленно, потому что они сгорят к обеду. На что отец Исидор, удивительный человек, кандидат филологических наук и золотой медалист МГУ, человек, знающий семь мертвых языков, блестящий ученый, принявший монашеский постриг, сказал поразительную по глубине вещь: «А мы что тут, сельским хозяйством занимаемся? Ты что думаешь, мы тут траву полем? Мы тут с диаволом сражаемся, который нам шепчет: «Бросай, сдавайся, спрячься, не делай, не слушайся, пререкайся!» А мы смиряем себя и тем самым обретаем ту силу, которая позволяет нам думать, что мы в состоянии противостоять ему – самому падшему ангелу. Тому самому ангелу, который сумел искусить богоподобных Адама и Еву». То есть вот этим самым трудом, вот этим самым, порой изуверским Подвигом, они по крупице преодолевают тот адамов грех, который несет в себе любой родившийся на земле человек.

По сути своей человек должен в конце своей жизни прийти к Богу более чистым, чем в момент своего рождения. То есть даже на младенце лежит печать того греха, который совершил Адам. И всей жизнью своей человек должен его преодолеть. Даже для Афона, в монастыре Дохиар столь жесткий устав и столь жесткие порядки, что многие его критикуют за чрезмерность. Но когда начинаешь узнавать, что представляют собой люди, состоящие в братии, то осознаёшь: бывшему наркоману или бывшему разбойнику другого места и быть не может. Потому что каждый принимает на себя труд и послушания, посланные Богом, лишь по силам своим, и никогда более того, а вспоминая тот грех, который несут они с собой, осознают то величие Подвига, который им придется претерпеть во искупление его.

Может быть, эта история ужасна, но там был мальчик из Гатчины, послушник, у которого от перенапряжения случился инфаркт. На вертолете его увезли в какую-то греческую больницу. На что игумен сказал: «Успеть бы постричь его до смерти, уходит мальчишка…» И как-то это чересчур, как-то это чрезмерно для обывателя: мечта мальчика о смерти в монашеском постриге. Но речь идет о том, что, свято веруя в Спасителя, в Бога, люди более чем стремятся в Царствие Небесное. И вот эта работа на грани «здравого» обывательского смысла, она и есть основа того «тренировочного процесса», который созидает очищением столь просветленную душу, что из нее уходят пороки людские и жалость к самому себе. Поневоле хочется сказать: глядя на монахов Дохиара, особенно старцев, понимаешь, что перед тобой существа уже небесные – глаза, полные радости, и тело, изможденное в трудах. И нет там печали, и нет там уныния, и нет там злобы на того же самого игумена, который еле ходит, истязаемый сахарным диабетом и говорит: «Всегда нужно делать больше того, что можешь, стремиться к тому, чтобы не по силам брать ношу. Понимая, что всё равно ты возьмешь только по силам твоим. Но страха брать не будет». И сколько Веры и Надежды в этих жестких словах старца, не дающего Братии того послушания, что не готов взять сам…

И в молитвенном Подвиге, и в трудах проходят эти дни, и это очень напоминает именно тренировочный лагерь, с уставом и боевой подготовкой, потому что монахи – это Воины Христовы. Спецназ Божий, если угодно.

Что не понравилось – так это отношение паломников, приходящих туда на экскурсию. Нельзя туда приходить, чтобы одним глазком глянуть на это всё. Монастырь – это прежде всего процесс, но никак не достопримечательность. Напомню, что в Дохиаре находится один из великих образов Пресвятой Богородицы: Скоропослушница. Обывательским языком можно сказать, что это телефон с Господом Богом: что бы ты ни попросил от сердца – сбудется. Люди просят порой такую чушь, что иначе как издевательством над Верой это и назвать нельзя.

Не так давно произошла история: приезжает какая-то группа крепких ребят с цепями на шеях и лысыми головами. Ну, Дохиар – и Дохиар, Скоропослушница – и Скоропослушница. Им объясняют, что это один из самых трепетных образов Матери Божией, которая спешит на помощь в любом деле, о котором бы Ее ни попросили. «Точно в любом?» – спрашивает один из них. «Да, в любом», – отвечают ему монахи. Он говорит «Хорошо!» и начинает достаточно эксцентрично молиться: «Матерь Божия! Тут машину бы поменять, а то я на своей уже третий год езжу, мне бы новую». Подмигнул и пошел. Все подумали: «Тьфу ты, срам какой. Ну ладно, бывает и такое».

Это были ребята откуда-то из Сибири. Через месяц этот парень примчался весь взмыленный обратно, и с красной от стыда мордой рассказывает: совершили они свое некое туристическое паломничество по Афону и благополучно вернулись назад. Прилетают в родной город, выходит он по трапу из самолета, встречают его товарищи из коллектива, как это принято называть, и говорят: «Ты знаешь, дружище, у тебя же день рождения был, и как-то мы его неверно отметили. Держи, брат, ключи от нового “мерседеса”». Он ножки подогнул и начал причитать: «Матерь Божия, прости меня, идиота, ради Христа!» А хочется мне ему вторить: «Матерь Божия, прости нас, грешных! Спаси и сохрани нас! Умоли Сына Твоего, Христа Бога нашего простить нас!» Глупости мы просим, глупости мы совершаем, и ведь знаем, что грешим, и от этого еще страшнее то, что мы делаем.