Геннадий Фаст - Кто же Сей? Книга об Иисусе Христе

Противоположная крайность – это умаление Креста. В нее впадают некоторые протестанты. Да, Христос умер за нас, пролил за нас Свою Кровь – об этом они говорят много, но Крест при этом у них фактически упраздняется и к делу спасения никакого отношения не имеет. Самое явное упразднение Креста мы видим у «Свидетелей Иеговы», которые вместо него изображают столб [100] .

Господь умирает на Кресте. Крест – орудие казни. И порой можно услышать: «Покажите человека, который согласится почитать оружие, которым был убит родной ему человек! Как же вы, христиане, поклоняетесь Кресту, на котором страдал Христос?»

Конечно, почитать крест до Христова Распятия не пришло бы на ум ни одному нормальному человеку – это для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие (1 Кор. 1: 23). Но дело в том, что через искупительную смерть Спасителя Крест стал орудием победы над грехом, орудием победы над дьяволом. По словам апостола, те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями (Гал. 5: 24).

Крест для христианина – знак победы и торжества, символ искупления. Так христианское сознание побеждает тьму неведения и греха. То, что для мира плохо, для нас – дверь в Царство Божие. Крестом изгоняется всякая нечисть, причем не мистически, а сотериологически. Если мы осеняем себя крестным знамением, если носим на теле крест, то делаем это не из-за того, что форма креста обладает некоей магической силой, а потому, что он – залог торжества над дьяволом. Теперь, действительно, бесы боятся Креста, и им освящается весь мир.

Второе орудие спасения – Имя Господне. В день обрезания Дева Мария назвала Его – Иешуа. Так велел Ангел, явившийся Ей, и так велел Ангел, явившийся Иосифу. Имя это древнее, и во времена Иисуса было широко распространено. Точное его произношение – «Иегошуа», что означает «Яхве спасает». Оно произведено от не произносимого иудеями имени Божия, открытого Господом Моисею в неопалимой купине. Это люди называли Бога Творцом, Создателем, Господом и Всевышним. Во всех этих словах отражены человеческие представления о Его предвечности, всемогуществе. Имя же Божие, скрытое в священном тетраграмматоне [101] , означает: «Я есть Тот, кто Я есть» или «Я есть Тот, кто Я буду».

Впервые имя «Иисус» получил предводитель еврейского народа, преемник Моисея Иисус Навин, которого изначально звали Осией: И назвал Моисей Осию, сына Навина, Иисусом (Чис. 13: 17). С тех пор и существует это имя, произведенное от неизреченного Имени Божия. Только раз в году первосвященник, входя в Святая Святых, произносил его. И вот теперь оно начертано на нимбе, венчающем Лик Господень.

Христос говорит:

Имя Иисуса Христа – залог нашего спасения. Все теперь освящается им. Например, Иисусова молитва состоит лишь из семи слов. В принципе, ее можно сокращать до тех пор, пока в ней останется имя Господне. Если же убрать его, она перестанет быть Иисусовой молитвой. «Господи, помилуй» может сказать любой иудей или мусульманин. Это скажет любой разумный человек. По слову псалмопевца, «сказал безумец в сердце своем: нет Бога» (Пс. 13: 1). Все остальные говорят о Боге. Центральным, несокращаемым словом этой молитвы является Имя Иисусово. Случается, что человек просто повторяет это Имя, потому что ни о чем ином говорить и думать больше не может, и через это избавляется от погибели. Однако и здесь, так же как и в случае с крестом, можно дойти до фетишизации Имени. Начало XX века ознаменовалось известным «имяславным» спором: Имя стали боготворить, и Синод Русской Церкви объявил такое отношение еретическим. В конце столетия к этому вопросу вернулись, и митрополит

Волоколамский Иларион (Алфеев) написал двухтомный труд по проблеме имяславия.

Что же означает для нас Имя Божие? Святой праведный Иоанн Кронштадтский (1829–1908) говорил: «Имя Божие есть Бог». Тогда что есть Бог? Звуки произносимого Имени? Когда Синодом отвергалось имяславие, отвергалась именно фетишизация. В IV веке появилась ересь Евномия, которая как раз и заключалась в том, что Бога отождествляли с Именем. Против этой ереси выступил святитель Григорий Нисский (ок. 335-после 394), говоривший, что Бог – неизречен, и никакое имя, никакое представление человеческое не может вместить Его. О чем бы ты ни помыслил – не это Бог. Он не вмещается в круг самых глубинных человеческих понятий.

Как же мы должны относиться к Имени Божию? Что Оно: некий условный знак, как например, в математике или нечто большее? Ведь сказал Спаситель: Именем Моим будут изгонять бесов (Мк. 16: 17)? Нам на помощь приходит догмат IV Вселенского Халкидонского собора: «Божественная и человеческая природа соединились во Христе неслитно и нераздельно». Бог не слился с нашими о Нем представлениями, но принял это Имя, соединившись с Ним нераздельно. Именно поэтому Имя Иисуса Христа имеет огромную силу. Им мы можем запретить в себе любое греховное побуждение, пожелание и вожделение, запретить всякого нечистого духа.

В XX столетии бурно обсуждался еще один важный вопрос, так и не разрешенный до конца. Речь идет о так называемых юридической и этической концепциях нашего спасения. Что значит «юридическая концепция»? На Западе она четко сформулирована Ансельмом Кентерберийским (1033–1109) и Фомой Аквинским (ок. 1225–1274), а у нас ее можно встретить в «Догматическом богословии» митрополита Макария и в «Катехизисе» митрополита Филарета [102] . Согласно этой концепции, человек согрешил и тем самым прогневал Бога, стал должником перед Ним. Христос же «удовлетворяет Правде Божьей».

Это учение в свое время критиковали основатель Русской Зарубежной Церкви митрополит Антоний (Храповицкий; 1863–1936), митрополит, будущий патриарх Сергий (Страгородский; 1867–1944), священномученик архиепископ Иларион (Троицкий; 1886–1929), а ныне – профессор Московской духовной академии А.И. Осипов.

Действительно, человек провинился – Бог гневается. Человек приносит Богу жертвы, но Богу этого недостаточно. Принесен в жертву Сын Божий – и тогда Бог нас освобождает. В такой концепции мы ощущаем что-то неладное. Что же в таком случае означает спасение? Креститься, исповедоваться, причащаться, соблюдать посты, подавать милостыню и, в результате, «обеспечить» себе место в раю? Если же я почему-либо не в состоянии соответствовать этим требованиям, я могу «позаимствовать» некоторую часть добрых дел у кого-то другого, у того, кто сделал больше, чем было необходимо. Именно так возникла практика индульгенций. Наши критики-богословы говорят о том, что никаких «юридических» отношений между человеком и Богом существовать не может, да и само понятие «долг» в данном случае неуместно.