Максим Вараев - Смерть и Воскресение. Семь слов о заупокойной молитве

Мало кто отдает себе отчет в том, что смерть отдельного человека – это частный случай общечеловеческой драмы, отпадения творения от своего Творца как Источника Жизни. Серьезная мысль о смерти вызывает у современного человека чувство душевного беспокойства, а многие из наших прихожан ищут в Церкви лишь поверхностного психологического комфорта. Кстати говоря, этим и объясняется популярность среди православных всевозможных ритуальных инструкций, содержащих лишь подробный алгоритм внешних действий и лишающих верующего возможности в действительности молитвенно преодолеть скорбь, разделив свою боль со Христом. Поэтому многие из нас зачастую вовсе гонят мысль о случившейся утрате, ища утешения в забвении, полагая, что время – лучший из докторов. Здесь молитва об упокоении ближнего, если она вообще присутствует, принимает форму выполнения религиозного долга перед усопшим и предельно механизирована, лишена всяческой глубины и трепета.

Смерть близкого – это всегда намек на конечность собственного земного пути, это всегда встреча с собственной смертью. Возможно, прав был Паскаль, когда говорил, что нам «легче перенести смерть, не думая о ней, чем мысль о смерти, даже не угрожающую нам». Заметим, что человек всегда старался отмахнуться от смерти, сделать ее как бы несуществующей. Так, еще античные философы-эпикурейцы говорили, что смерть – это не причина для беспокойства и не должно ее бояться: «пока мы существуем, нет смерти; когда есть смерть, нас более нет», но такая позиция несовместима с христианским мировоззрением.

Позицию эту, вероятно, следует признать неудовлетворительной еще и по следующей причине: страх перед смертью и рожденная этим страхом тревога зачастую составляют самую суть религиозного поиска человека, отправную его точку. Ведь вера в Бога без веры в вечную жизнь – нелепость, возможно, пригодная лишь для построения теоретической картины мира, и не более того. Недаром великий немецкий философ Иммануил Кант рассматривал вопрос о существовании Бога вкупе с вопросами о существовании свободы и бессмертия души. Неужели Всеблагой и Всемогущий Бог сотворил человека лишь для этой временной, полной скорбей и невзгод жизни?

Стоит признать, что на определенной глубине своего существа каждый из нас имеет уверенность в своем бессмертии, и лишь наш жизненный опыт заставляет усомниться в этом. Поэтому в восприятии смерти есть элемент неожиданности, она всегда для нас внезапна. Бывает так, что человек обреченно болен, когда он сам и его близкие почти смирились с предстоящей его кончиной, но где-то глубоко в сердце таится надежда и неверие в то, что это произойдет именно с ними. В таких обстоятельствах при наступлении смерти неизбежно, в той или иной степени, вскрывается наша неготовность принять это испытание как часть благого Промысла Бога Творца. Хотя, говоря по правде, модели поведения в таких случаях бывают разные.

Очевидно одно: в современном мире, пока человек непосредственным образом не столкнется со смертью, он не задумывается о ней всерьез. Для большинства людей на земном шаре типично жить так, как будто никакой смерти вовсе не существует, и при соприкосновении с ней в человеческом сознании образуется некий разрыв между его интуитивным знанием жизни и эмпирическим фактом случившейся потери ближнего или мыслью о неизбежности своей собственной смерти. Можно сказать, что каждый человек естественным образом пребывает в состоянии внутренней убежденности, что он бессмертен, поэтому и смерть ближнего переживается нами как трагедия, как зло, как то, чего не должно было быть.

Самое интересное, что такая, хотя бы и интуитивная, вера в собственное бессмертие характерна не только для людей, живущих в современном христианском или, как сейчас говорят, постхристианском мире, но была присуща человеку с самых ранних времен. Известно, что некоторые древнейшие археологические культуры подтверждают наличие отрефлексированной веры человека эпохи неолита не только в свое бессмертие, но и, вероятно, в телесное воскресение. Вне всякого сомнения, можно утверждать, что человек всегда искал для себя вечности и преодоления своей природной биологической ограниченности.

Сколько бы мы ни говорили о смерти, она остается для нас неразгаданной тайной. Недаром эта тема привлекала столь пристальное внимание художников разных стран и эпох. Нам известны выдающиеся образцы высокого искусства, которые по форме своей являются заупокойной молитвой, среди них – стихиры Иоанна Дамаскина, «Реквием» Моцарта, «Траурная ода» Баха и многие другие произведения, давно уже вошедшие в сокровищницу мировой культуры. Объяснить это можно тем, что заупокойная молитва, в конечном счете, представляет собой для нас не что иное, как первый шаг к преодолению смерти, и дальнейший наш разговор будет строиться вокруг того скромного опыта в этом вопросе, коим обладает автор этих строк и которым он хочет поделиться со своим читателем.

В большинстве случаев смерть переживается нами как абсолютное зло, как крайняя его форма, его апофеоз. Дело в том, что человек, сотворенный Богом для вечной жизни, в глубине своей всегда не согласен со смертью. Смерть – это то, что не вписывается в стройную картину мироздания. Вот мы читаем Евангелие, где Христос в Гефсиманском саду, перед тем как Он будет взят под стражу, переживает внутренний конфликт, моля Отца о том, чтобы чаша смерти миновала Его. Немыслимо обвинять Спасителя в малодушии, просто, как и для любого из нас, для Богочеловека Христа смерть сама по себе противоестественна, природная воля человека всегда противится смерти. Но тем не менее жизненный опыт говорит нам, что если мы здесь, на земле, и имеем непреложные законы, то закон смерти и тления, вне всякого сомнения, является одним из них. Наша повседневность свидетельствует о том, что именно смерть является подлинным господином жизни, перед которым все вынуждены смириться. Хотим ли мы этого или нет, но земная жизнь конечна и смерть рано или поздно возьмет свое.

Попробуем проиллюстрировать вышесказанное. Один из ярких образов как раз таки смерти побеждающей и торжествующей предлагает нам М. П. Мусоргский в вокальном цикле на стихи своего друга А. А. Голенищева-Кутузова «Песни и пляски смерти». Возможно, наиболее выразительная из метафор, которую мы встречаем в этом величественном опусе, рисует перед нами смерть в виде владыки-полководца, осматривающего после кровопролитной битвы занятые позиции и подсчитывающего свои трофеи: