Максим Вараев - Смерть и Воскресение. Семь слов о заупокойной молитве

Христианство полностью не объясняет и тем более не оправдывает смерти, но предлагает опыт ее преодоления путем следования за Христом. Крест Господень, по словам Апостола, – для Иудеев соблазн, для Еллинов безумие (1 Кор. 1: 23). Проблема зла и смерти не может быть разрешена Евклидовым логическим умом, но она преодолевается в полноте Богочеловеческой любви, которая одна только и может противостоять всей бессмыслице и несправедливости окружающей нас действительности.

Возвращаясь непосредственно к нашей теме, отметим, что заупокойная молитва – это просительная молитва, но не только просительная, а еще и ходатайственная молитва. А это значит, что сам молящийся об упокоении усопшего выступает не просто в роли просителя, но и в некотором смысле в роли поручителя, в роли того, кто готов восполнить то, на что уже не способен отошедший в мир иной близкий ему человек. Поэтому огромное значение имеют не только взаимоотношения с Богом самого усопшего, но и духовное состояние того, кто молится о его упокоении.

Мы поговорим о двух смысловых центрах православного поминовения усопших, которые в равной степени присутствуют в заупокойных текстах: о ходатайстве за душу умершего и о покаянии. В силу того, что заупокойная молитва все-таки по преимуществу является просительной молитвой, мы остановимся на этом моменте подробнее. Здесь обязательно нужно сказать, что любой диалог, а молитва – это всегда диалог между человеком и Богом (или человеком и человеком), предполагает наличие чувства такта, которое митрополит Анастасий (Грибановский) определяет как «ум благородного сердца». Поэтому молитвенный диалог становится подлинным, если приоритетным для молящегося являются не его собственные интересы, но Тот, Кто должен его услышать, к Кому он в данный момент обращается.

Возникает резонный вопрос: на каких основаниях мы можем что-либо просить у Бога? Можем ли мы это просить у Того, Кто нам не известен, не близок, безразличен, Кто для нас по сути чужой? Не является ли наше прошение действительно бестактностью по отношению к Нему? Ведь странно было бы просить незнакомца оказать неоценимую услугу близкому вам человеку. Но в отношениях с Богом все еще сложнее, так как эти отношения не могут строиться на корыстных началах, даже если в основе нашего прошения, нашего ходатайства лежит самый благородный посыл – желание блага усопшему, дорогому для нашего сердца человеку. Молитва никогда не может носить характер сделки, молитвенные отношения с Богом – это не деловое партнерство по принципу: я что-то делаю для Тебя, а Ты для меня, я соблюдаю нравственный или ритуальный закон, а Ты исполняешь Свои обетования.

Нужно дать себе ясный отчет в том, что в религиозной жизни не может быть никаких гарантий. Мы не можем навязывать Богу свою волю и свои представления о том, что хорошо, а что плохо, человек сам по себе отчасти лишен способности различия добра и зла. Об этом свидетельствует и русская поговорка: «Благими намерениями выстлана дорога в ад». Что в данном случае является благом, а что может нанести непоправимый вред человеческой душе, какое из двух зол является наименьшим – это не дано нам определить, глубина бытия скрыта от рефлексирующего рассудка.

Поиск правды без Бога чреват катастрофой. Это предостережение можно отнести в равной степени как к жизни отдельного человека, так и к истории народов и государств. Как известно, борьба за свободу, равенство и братство, под лозунгами которой совершалась французская революция в конце XVIII века, закончилась общеевропейской войной. А плодами эпохи Просвещения, среди прочих достаточно сомнительных достижений, стал аморализм маркиза де Сада и гильотина. Поэтому поиск духовного блага для человека возможен лишь в самоотречении, в самоотречении не только от своих желаний, дабы не было соблазна принять желаемое за действительное или навязать свои желания Богу, но и в отказе от тех стереотипов и рассудочных построений, которыми мы руководствуемся в повседневности.

Акт веры заставляет нас пойти на определенный «риск», положившись на волю Божию, довериться Ему подобно Аврааму, который вел своего сына Исаака на заклание, внимая Божественному повелению. Мы должны выпустить усопшего из своего эгоцентричного мира и передать его в руки Божии. При этом даже не помышляя думать и пытаться что-либо решать за Бога, так как всякая наша правда пред Ним есть «руб поверженный», а мудрость мира – сущее безумие. Близость к Богу рождается через доверие к Нему. Даже на первых порах, когда потеря близкого переживается наиболее остро, мы должны не жалеть себя, не упиваться своим горем, а прорваться через собственные эмоции к Тому, перед Кем мы ходатайствуем за того, кого любим, кого мы потеряли на земле, но пока еще не обрели в вечности. Поэтому в данном случае, возможно, особую значимость имеют такие постоянные и неотъемлемые элементы христианской молитвы, как славословия Богу. Насколько сложно в такой жизненной ситуации честно произнести привычные слова: Слава Отцу и Сыну и Святому Духу всегда, и ныне и присно и во веки веков. Аминь. Действительно, нелегко сказать это от всего сердца, когда мы видим перед собою лежащим обезображенным смертью того, кого, возможно, мы любим более всех живущих на свете. Бог, во власти Которого все на земле, отнял у меня самое дорогое, могу ли я дать на это свое внутреннее согласие? Для преодоления такого барьера нужны необычайная решимость веры и подлинное самоотречение. Самоотречение доступно каждому из нас, если он заглянет внутрь себя и сможет отделить любовь к усопшему от иных своих переживаний, и в этой любви уже есть начаток подлинного отречения от себя, начаток любви и абсолютного доверия к Богу.

Вернемся же теперь к нашему вопросу: так в каком же случае мы имеем, так сказать, «моральное право» просить у Бога? Ответ мы можем найти в заключительных словах заупокойной ектеньи, которая возглашается в начале чинопоследования панихиды:

Милости Божия, Царства Небеснаго, и оставления грехов испросивше тем и сами себе, друг друга, и весь живот наш Христу Богу предадим [6] .

Отдать себя и отдать ближнего в руки Бога – вот главное условие любой просительной молитвы. Каждое наше прошение обретает свою завершенность именно в этих словах, именно при таком понимании взаимоотношения человека и Бога, где каждая из сторон молитвенного диалога всецело посвящает, передает себя другой стороне. Но зачем просить о чем-либо Бога, если Ему и так известно о том, в чем мы на данный момент нуждаемся, обо всех наших желаниях, которые, к слову сказать, часто расходятся с нашими потребностями? Ребром этот вопрос ставит само Евангелие, говоря о том, что Отец наш Небесный и так знает наперед, в чем мы имеем нужду (см.: Мф. 6: 30). Господу известны все наши мысли, все наши вопрошания, не нужно ли ограничить молитву нашу одним лишь единственным прошением: «Да будет воля Твоя…», не будет ли это для нас достаточным? Возможно, на определенной духовной высоте, на которую суждено подняться лишь единицам, это действительно так, и подлинная молитва совершается в безмолвном созерцании Божественной Славы. Для нас же, людей приземленных, возможность обратиться к Богу с просьбой открывает саму перспективу духовной жизни. В прошении выявляется вера христианина в то, что он небезразличен Богу, в то, что Бог не может остаться безучастным по отношению к человеческой боли, что Бог сострадает ему во всем кошмаре его жизненной ситуации, что это их общая боль. Но и христианин с хоть мало-мальским молитвенным опытом начинает догадываться, что и он со своей стороны призывается разделить боль и страдание Бога, разделить Крест, умереть и воскреснуть с Ним. Человек, вступивший в союз со Христом, уже не обречен на перспективу выживания в одиночку, но саму свою жизнь, все, что ему дано и, наоборот, чем он обременен, разделяет с Самим Христом и другими членами Церкви. Недаром при совершении Таинства Крещения священник трижды спрашивает крещаемого, имеет ли он твердое намерение сочетаться со Христом, то есть войти с Ним в духовный союз, посвятить себя служению Его Правде. Вне этого крещального обета верности нет самого христианства, в конечном счете, нет и действительного единства человеческого рода, а лишь некая совокупность людей, обреченных на вечное одиночество.

Читать дальше