Алексей Бакулин - Письма в Небеса

Тяжко, горько, страшно. Надо уходить. А куда? Кому нужен худой, ободранный кот? Своих-то девать некуда.

И Васька ушёл в монастырь.

Да, был в том посёлке монастырь. Большой, красивый, древний, стоявший тут со времён ещё дотатарских. Монастырь мужской, но при церковной лавке несут послушание несколько матушек. А где женщины, там и кошки; целая община котов жила в обители. Коты все сытые, гладкие, горя в своей жизни не знавшие и потому весьма добродушные. Кормили их матушки от пуза, а сверх того прикармливали и паломники… Приезжает из города автобус с богомольцами — коты уже ждут его: сидят рядком у монастырской ограды и громко, слаженно мурлыкают. Кто пройдёт равнодушно мимо такого братского хора?

И вот затесался в эту компанию наш несчастный Васька.

Он ещё не оправился от горя по своему хозяину и потому всякую радость жизни воспринимал несколько свысока — язвительно и насмешливо. Сытая, благодушная кошачья братия и раздражала, и возмущала его. «Отъелись! — думал он. — Жизни не знают! Потерпели бы с моё, небось забыли бы, как мурлыкать…» И в горьком своём раздражении Васька принялся лупить своих новых братьев направо и налево — учить их жизни. Матушкам, понятно, это не понравилось: пришёл какой-то помоечный и наших лапочек обижает!.. Стали они Ваську наказывать: то тапком ему перепадёт, то хворостиной… Но Ваську даже не это обижало: по имени его никто не называл — вот что оскорбительно! Всё «котик» да «котик», — а ведь у него, между прочим, имя есть!

Но матушки его имени не знали (и знать не хотели) и по-прежнему называли Ваську котиком — или котищем, или помоечным… Или даже чужим, что уж совсем обидно. И окончательно испортился у Васьки норов, и не стало от него жизни у монастырских котов-прихлебал, и матушки решили избавиться от скверного этого животного.

Посадили Ваську в сумку, отвезли на автобусе подальше от посёлка, выпустили в лесу: живи, братец, как знаешь, а нам такие не нужны. Васька сперва не очень-то расстроился. Лес так лес. И в лесу коты живут. Птички тут, мыши — с голоду не помрёшь. И не раздражает никто, и тапком никто не дерётся. Но вот прошла неделя, прошла другая… И стало у кота тревожно на сердце. Чего-то не хватает. Что-то недоделал. Что-то не исполнил. Неправильно живу. Стал ему по ночам во снах являться хозяин. Грустный такой, плачет всё, Ваську своего зовёт.

А что теперь Ваську звать? Туда котов не пускают, где сейчас хозяин. Помри Васька — всё равно с хозяином ему не бывать.

И кот вернулся в монастырь.

«Ах, — говорят матушки, — вернулся помоечный! Нашёл дорогу! Ну, живи, раз такое дело…» Вдруг одна из прихожанок ахнула: «Так это же Васька! Это наркомана-покойника кот! Вот где объявился!..»

И стали с тех пор матушки звать Ваську по имени. Сперва, правда, побаивались: как это — кота человеческим именем… Что отец настоятель скажет?.. А отец настоятель, когда узнал Васькину историю, сказал: «Да зовите вы его Васькой!.. Он заслужил. И вообще, человеческое имя — не Васька, а Василий. Никто же у Чаши не говорит: я, мол, Васька! Или, скажем, «Крещается раб Божий Васька!..» Человека так называть негоже, а кота — в самый раз. Пусть Васькой остаётся!»

И стал Васька на законном основании монастырским насельником. Особой дружбы с местными котами не завёл, но зато драться перестал совершенно. Научился мурлыкать. Взгляд из дикого, раздражённого стал мирным и мудрым. Хвост перестал поминутно дёргаться. Шерсть снова стала чёрная, блестящая, — только на груди осталось с десяток белых, точно седых, шерстинок.

И ещё приучился Васька ходить на монастырские службы. Монахи в храм — и Васька за ними. Сядет в сторонке, неподвижно, как статуя, и мурлычет потихоньку. Молится, что ли? Хозяина поминает? Мы этого доподлинно не знаем и гадать не хотим. Одно только скажем: успокоилось у кота сердце. Только в «братском хоре» котов-попрошаек он как не участвовал, так и не участвует…

Вот и вся история. Кот такой вправду живёт на свете, и монастырь этот в нашей епархии весьма известен… А почему мы его не называем, — так это Васька нас попросил. Говорит: «Будут сюда ездить, чтобы на меня посмотреть… А мне это надо? Здесь молиться следует, а не кошек разглядывать…»

И последнее: плохо, когда на земле за тебя молится один-единственный кот…

Среди прочих великих дел святого равноапостольного Николая Японского есть и такое: открытие в Токио православной школы для девочек — небольшой, на сто учениц. Святой Николай очень любил свою школу и внимательно следил за тем, как идёт учёба. А учёба шла очень хорошо: девочки со всем японским трудолюбием, со всем жаром юных душ, с любовью и старанием изучали Православие.

И всё-таки однажды в этой школе случился скандал. Несколько учениц решили бежать из дома. Дело было так.

В школе работала молодая учительница Христина Хасуике, молодая и очень строгая. Она никогда не упускала случая сделать своим воспитанницам суровое внушение, тем более что и класс ей достался очень живой и непоседливый. Школьницы принимали эти выговоры с христианским смирением, но однажды девочкам показалось, что госпожа Хасуике отнеслась к ним несправедливо. И обиделись девчонки. Так сильно обиделись, что решили наказать строгую учительницу.

И наказали они её совершенно особым образом: по-японски, по-язычески. Делается это так: в саду выбирается дерево, похожее на того человека, кого ты хочешь наказать, нужно возле этого дерева встать и произнести проклятие — и тогда проклятие с дерева перейдёт на человека. Десятилетние девчонки-заговорщицы нашли в школьном саду самую красивую цветущую сакуру (учительница была молода и красива), встали вокруг неё и хором очень сердито сказали ей: «Пусть на тебе не будет цветов этой весной!» Всё, дело сделано: теперь поубавится красоты у суровой учительницы.

Заговорщицы воображали, что никто об их проклятии не узнает, но вышло иначе. Вышло так, что их застукали девочки постарше — из следующего класса. Они не побежали жаловаться учителям, но и не промолчали: они обратились к преступницам с проповедью.

— Что же вы делаете, несмысленные! Разве вы перестали быть православными? Разве вы отказались от Святого Крещения? Мало того, что вы забыли завет Христа о прощении обидчикам, — вы ещё и в язычество впали!

Эта проповедь поразила преступниц в самое сердце! И ведь не преподаватели их пристыдили, а свои же подруги — вот что всего больнее.

Маленькие японки впали в отчаяние: теперь никогда не простится им столь тяжкое прегрешение, теперь всей жизни не хватит, чтобы отмолить свою душу… Что ж, раз грех велик, то и покаяние должно быть соответствующим: девочки решили убежать в пустыню, устроить там скит и жить в нём до конца дней своих, молясь о себе, о своих подругах и о несчастной проклятой ими учительнице. Не все подруги решились на такое, — только четыре девочки из всего класса — зачинщицы: Екатерина Хагивара, Сусанна Огата, Нина Конаса и Фива Оно. Просилась с ними в скит и пятая — Екатерина Имамура, но ей велели оставаться в Токио: пусть несёт покаяние в миру и носит подругам хлеб в пустыню.