Ольга Гусакова - Хранители веры. О жизни Церкви в советское время

Чем жила душа, не передашь даже самым близким. Самым же трудным было рвать отношения, установившиеся с друзьями и приятелями, – словно ножом по сердцу. Они, приглашая меня в свою компанию, теперь уже чувствовали, что я стал каким-то другим человеком. И поползли слухи и домыслы по двору: верить в Бога – еще как-то сообразно разуму, но посещать богослужения, соблюдать посты, ставить церковную жизнь на первое место – совершенно несовместимо с укладом жизни советского времени.

Дома же, благодаря мирному настроению и любви к родственникам и родителям, все преодолевалось легко. Один лишь раз, когда мне захотелось повесить икону в доме, все занервничали: «Ведь ты один хочешь, а у нас постоянно собираются родственники на праздники!» «Меня же выгонят из партии», – настаивал отец. После общего несогласия мне пришлось заявить: «Наверное, мне нужно уйти к духовным друзьям на жительство!» Любя меня, отец отреагировал: «Делай что хочешь. Только не уходи!» Так в нашем жилище водворилась первая святыня: маленькая наклейка на картоне, где была изображена икона Святой Троицы.

Я понимал, чувствовал, что положено жить, как предлагает Церковный Устав. Сильное воздействие на меня имело богослужение. Патриаршие службы были образцовыми. Потрясало пение великолепного патриаршего хора под руководством Виктора Степановича Комарова [149] . Когда я стоял на службе, то просто замирал, такое воздействие на душу было. Думал: «Господи, неужели люди не видят этой красоты?» Любая служба – просто ликование души!

В восемнадцать лет я крестился, уже в девятнадцать в армию забрали. В тот год я напитался церковным опытом, мое сердце насытилось содержанием богослужений. Однако начались и сложности. В то время многие сталкивались с такими ситуациями.

В хрущевские времена был надзор за молодежью, ходящей в храмы. Дружинники – молодые люди, носившие специальную повязку на рукаве, – могли подойти к юноше или девушке, спешащим в храм, со словами: «Пройдемте с нами» – и отвести в отделение милиции. Трижды меня и моих друзей, Вячеслава (ныне игумен Питирим) и Николая Устинова (а он стал священником [150] ), задерживали после богослужения в Елоховском соборе и насильно отправляли в отделение милиции около метро «Бауманская». Записывали все данные о месте работы и жительства, предупреждая, что современной молодежи не разрешается принимать участие в церковной жизни. В последнем случае задержания я резко стал обличать сотрудников милиции в нарушении Конституции, в которой установлены права граждан исповедовать любую религию: «Вы являетесь нарушителями свободы совести, гарантируемой Конституцией!» Следствием этих инцидентов было увольнение Николая Георгиевича Устинова из Военной академии им. Фрунзе, где он работал электриком. А нас с Вячеславом не тронули в силу того, что в этот период менялось место работы.

Эти испытания привели меня к мысли: если нас, рядовых христиан, притесняют только за то, что мы участвуем в православном богослужении, лучше тогда стать священнослужителем, чтобы знать, за что тебя гонят. Да, тогда, при полном переживании своего недостоинства к принятию сана, впервые появилась мысль стать священником.

– Вскоре вы пошли служить в армию. Как там, будучи верующим человеком, вы себя ощущали? Наверное, на вас и крест был нательный?

– Ко мне, наученному горьким опытом советского времени, к тому времени пришло понимание, что не нужно выпячиваться, надо жить богатством своей веры в некоей сокровенности. Конечно, нательный крест я никогда не снимал. В последний же день перед отправкой в армию вдруг приходит ко мне иеродиакон Иов из Почаевской Лавры (последнее время он пребывал в Москве) и благословляет меня карманным Евангелием старого издания, дает иконочку Божией Матери, просфоры и святую воду. Все это я взял с собой и скрыл в вещмешке. Так нами распоряжается Промысел Божий.

Нас, призывников, сажают в вагоны и везут в неизвестном направлении. Ночью слышу объявление: «Проезжаем станцию Арзамас». Потом мелькают силуэты монастырских строений. Местом прибытия объявляется город Кремлев. Понимаем, что это – засекреченное название. От старожилов узнаю, что это – город Саров [151] . После трехмесячного учебного отряда поселяемся в казармах, то есть в бывших кельях Саровского монастыря. Огромная колокольня посреди монастырской территории. Радости моей не было предела: я не одинок – великий угодник Серафим Саровский взял меня под свой покров!

Армейский день начинается с физзарядки. Я снимаю гимнастерку. Старшина орет во всю мощь: «Крест! Крест!»… Срывает с меня цепочку с крестом. Следует шквал похабных выкриков…

Тут же еще у троих солдат обнаруживаются зашитые в шапках и гимнастерках кресты. Лекторы по атеизму срочно начинают антирелигиозную проработку. Жду развязки. Никуда не вызывают. Молодой политрук в чине капитана подходит в вечернее время, протягивает мне сорванный крест, спрашивает: «Это твой? Ты веришь?» – «Да, я верующий». – «Бери свой крест и носи: никто не имеет права запрещать носить его. Одно лишь условие запомни навсегда: ни одному солдату ты не имеешь права навязывать свои религиозные убеждения, иначе у тебя возникнут трудности». Никто явно не выражал плохого отношения ко мне, наоборот, тайно некоторые из офицерского состава задавали вопросы.

Служба проходила на скрытых под землей заводах, где изготовлялось атомное оружие. А в декабрьскую ночь 1957 года весь наш наряд наблюдал в течение получаса появление неопознанного объекта на высоте сорок километров в виде трех огненных прозрачных столбов, двигавшихся по небу с одинаковой скоростью. Все собрались у заводских ворот и полчаса, не опуская головы, наблюдали это неповторимое явление: летящий светящийся неопознанный объект. Недели через две в арзамасской газете поместили маленькую заметку. Событие это подвигло многих военных на размышления о конце света и т. п.

Лежащее в тумбочке Святое Евангелие провоцировало открытое недовольство одного майора, отвечавшего за быт солдат. Много раз он требовал от меня, чтобы я уничтожил «эту книгу». Не имея возможности не подчиниться указу, после ответа ему «Слушаюсь!» я не предпринимал никаких действий, за что был отослан на другое место служения, на заставу. Приезд мой был предварен слухом, что «на заставу прибывает сектант, его ничем не переубедишь, не попадайте под его влияние». Поднимаюсь на сторожевую вышку и вижу вдалеке ряд белых церквей – как лебеди расположились в поле. Спрашиваю разводящего офицера: «А что это за место?» Он отвечает: «Село Дивеево» [152] . Меня снова окутывает волна радости: «Боже мой, где Ты сподобил меня служить…»