Александр Петров - Дочь генерала

— …Мне уйти? — спросила девушка у Сергея, сбитая с толку.

— Как хочешь, конечно, — небрежно пожал он плечами. — Но я бы на твоем месте не спешил. Посиди. Расслабься. Мы сейчас что-нибудь придумаем.

— А я попрошу Наташеньку мне попозировать, — сказал Василий, улыбаясь, как китайский мандарин. — Раз уж такая лепота под нашу крышу заглянула!

— Надеюсь, в одежде? — протянула девушка настороженно.

— Я бы на этом не настаивал, — задумчиво протянул Борис. — В конце концов, здоровый эротизм, как составная часть великой любви, никогда не мешал вдохновению.

— По-моему, девушка эротична и в одежде, — возразил Василий.

— А мне бы хотелось побольше простого созерцания за счет небезопасного воображения.

— Обойдешься, — решил, подумав, Василий. Потом обернулся к девушке: — Не обращай внимания. Это просто мысли вслух. Вон там у нас гардероб, где одежды навалом, на любой вкус. Можешь выбрать, чего пожелаешь. Как говорит один наш добрый знакомый: «честному вору все в пору». А мы пока тебе трон установим.

Они с Сергеем выдвинули на центр задрапированный багровым крепом пьедестал и взгромоздили на него вольтеровское резное кресло. Василий повернул мольберт и укрепил на нем грунтованный холст. Сергей придвинул свое глубокое кресло, открыл блокнот и сунул в карман авторучку. Борис разложил Васин этюдник, выдвинул телескопические ножки и установил на нем ноутбук. Друзья приготовились к сеансу и стоя ожидали появления из-за перегородки модели.

…И она появилась. Девушка надела темно-синее вечернее платье до пола с открытыми плечами, распустила шелковистые волосы по нежным перекатам плеч. Опущенные глаза прикрывали длинные пушистые ресницы. Под восторженное молчание мужчин она плавной походкой подошла к возвышению. Забытым жестом дамы, садящейся в карету, обеими руками слегка подобрала подол, взошла на ступень и царственно расположилась на троне.

— Вот это да-а-а, — выдохнули мужчины и заняли рабочие места.

— Так и сиди! — вскричал Василий, схватил лист ватмана и толстый карандаш.

С полчаса они втроем лихорадочно работали. Василий один за другим сделал три карандашных наброска, затем принялся наносить тонкие линии углем прямо на холст. Борис часто щелкал по клавиатуре компьютера, изредка поглядывая на девушку. Сергей подолгу смотрел на нее затуманенным взором, шептал одними губами, потом будто очнувшись, покрывал чернильными строчками листы блокнота. Наташа терпеливо сидела, стараясь не шевелиться. Через полчаса румянец покинул ее щеки. Еще через десять минут модель начала едва заметно ерзать. К концу первого часа — тихонько поскуливать. В ее некогда восторженном взгляде, устремленном на Сергея, появилась мольба, а гладкое лицо прорезали страдальческие морщинки.

— Можешь немного отдохнуть и размяться, — позволил, наконец, портретист, удовлетворенно разглядывая карандашный эскиз.

Девушка соскочила с пьедестала и, повизгивая от счастья, закружила по студии. Сначала она приблизилась к Сергею, но тот захлопнул блокнот, встал и занялся приседаниями. Потом она в ритме вальса пронеслась мимо писателя, который не отрываясь от клавиатуры, завершал длинную замысловатую фразу. И, наконец, остановилась у мольберта, слегка подпрыгивая. Она обвела пальчиком контур фигуры и сказала:

— Маэстро, а маэстро, ты мне льстишь. Я ношу сорок шестой размер одежды, а ты, Васенька, размахнулся на пятьдесят второй.

— Будем считать, что этот портрет на вырост, — улыбнулся Василий. — Видишь ли, в настоящее время мои картины покупают шведы и финны. А «горячие скандинавские парни» желают видеть русских женщин такими… сочными, мясистыми и поджаристыми.

— Ну, что ж, приятного им аппетита! — иронично вздохнула модель. — Значит, мой прообраз уедет на берега Балтики? Жаль.

— Ничего, ничего! Пусть нашей красоты займут, коль своя в дефиците. Кстати, высокий процент красивых женщин свидетельствует о высоком потенциале нации. Когда красавицы иссякнут, нация вырождается. Или наоборот?.. У нас в этом плане все нормально. Вот, помню, в шестидесятые годы одна красавица на миллион случится, и то радовались. А теперь — о-го-го! — каждая десятая загляденье, а каждая сотая — просто богиня! Значит, еще поживем! Да ты не волнуйся, Наташенька, я могу и для тебя портрет написать… сорок шестого, натурального размера.

— Наташ, ты не расскажешь нам о себе, — подал голос Сергей. — Это помогло бы в создании образа.

— Ой, было бы о чем рассказывать! — воскликнула она. — Я обычная папина дочка, единственная и любимая.

— … Милая и веселая, — добавил Василий.

— … Капризная и избалованная, — продолжил Борис.

— А вот и нет, — улыбнулась она. — Отец у меня товарищ строгий, и воспитывал меня сурово. Времени свободного у меня почти не было. Зато я успела позаниматься гимнастикой, теннисом, верховой ездой и плаваньем. Еще меня заставляли много читать, зубрить языки, слагать стихи, вести дневник и учиться без троек.

— А молчать?..

— Могу неделями!..

— А водку пить?..

— Вообще-то не очень… Но, если родина прикажет — то конечно!

— А это… как его…

— Нет, нет. Этого нельзя. Я девушка воспитанная и папу слушаюсь.

— Молодец!

— Да я знаю… — вздохнула она и села в глубокое кресло Сергея. Несколько раз подпрыгнула, проверяя мягкость. — Кому только всё это надо?

— Нам! — рявкнули Василий с Борисом.

— Правда? Вы такие милые… А тебе, Сережа?

— И мне, конечно… — едва заметно улыбнулся тот. — Зря, что ли старалась и мучилась? Столько же трудов!

— А мы еще увидимся?

— Конечно, приходи. Видишь, ты здесь пришлась ко двору… студии.

Вздохнув, девушка забралась обратно на подиум. Мужчины заняли рабочие места. Через полчаса, проведенные в молчании сторон, Борис спросил:

— А какими, Наташа, мы тебе показались?

— Василий — добрый, ты, Борис, — девушник, а Сережа — гений.

— Гм-гм! — возмутился поэт.

— Все правильно, — подтвердил художник.

Снова наступило молчание. Наташа замерла, стараясь не шевелиться, но видимо что-то ее сильно заинтересовало. Она вздохнула, как перед прыжком и спросила:

— А что вы разглядели во мне?

— Весну человечества, — сказал Василий.

— Вихрь светлых образов! — добавил Борис.

— Отражение совершенной красоты будущего века, — глухо откликнулся поэт. — Божественной красоты… Я верю, что в будущем веке все люди будут идеально прекрасны.

Наташе эти трое нравились все больше. «Как это похоже на мои мысли, — думала она. — С одной стороны, они, конечно, растяпы и смахивают на шалунов, которые не спешат взрослеть… Хотя это только внешне. С другой стороны, им тоже хочется сохранить в душе самое лучшее, что было в детстве: ежедневные открытия красоты и… Чистоту? Мечту? Они каждый по-разному определяют это, но все равно похоже. А я-то… Какая ответственность, оказывается, лежит на мне! Самое лучшее, что есть во мне, увидят другие. Их, может, будет тысячи, сотни тысяч… О, Боже, помоги мне!»