Венделин Кнох - Бог в поисках человека

– Библия передает сверхъестественное откровение (наряду с «неписаным» преданием).

– Библия передает как слова, исходящие из уст Иисуса, так и апостольские речения, которые были распространены посредством «писаных книг и неписаного предания […], каковое было воспринято апостолами из уст самого Христа или получено апостолами от Св. Духа и передавалось из уст в уста, пока не дошло до нас» [454].

– {162} Зафиксировано число книг Ветхого и Нового Завета, и упомянута каждая из них в отдельности [455].

Кроме того, нельзя не обратить внимания на то обстоятельство, что Собор в очень трезвых выражениях обосновывает каноничность Библии и ее священный характер. «Церковь не потому признает их (т. е. книги Ветхого и Нового Завета) каноническими, что они составлены человеческим прилежанием и благодаря своему авторитету получили всеобщее одобрение; строго говоря, – даже не потому, что они безошибочно передают откровение, но потому, что они, написанные по внушению Св. Духа, имеют своим автором Самого Бога и как таковые вверены Церкви» [456]. – Несомненно, тем самым I Ватиканский Собор непосредственно соотносится с решениями Собора в Триденте. Тем не менее, бросается в глаза смещение акцентов. Предметом рассмотрения становится Божественное вдохновение как таковое .

I Ватиканский Собор в вопросе о боговдохновенности библейских книг предпринял такое смещение акцентов, которое в период после Тридента в первую очередь со всей возможной жесткостью затронуло позиции реформаторской ортодоксии и пошатнуло их. С давних пор естественные науки и религиоведение занимались Священными Писаниями и указывали при этом не только на ограниченность познаний библейских авторов – начиная движением небесных тел, в особенности – Солнца, и кончая становлением человеческого рода – но также развили положение об укорененности этих авторов в присущем их времени социокультурном окружении. Так что вопрос о Божественном авторстве Св. Писания стоял с особой остротой. Речь шла, иными словами, о безошибочности Св. Писания .

Папа Лев XIII попытался в своей Энциклике «Providentissimus Deus» (1893 г.) [457], в которой он собирает воедино уже упомянутые Собором существенные моменты учения об инспирации, указать выход из этого затруднения, сославшись на историческую и социальную зависимость тех форм выражения, «которые в естественнонаучном или историческом отношении вызывают затруднения у верующих с точки зрения их безошибочности» [458]. Папа находит здесь также {163} поддержку у Августина, который писал: «Когда я натыкаюсь в этих писаниях на нечто такое, что кажется противоречащим истине, я не сомневаюсь в том, что либо рукопись содержит ошибки и переводчик не постиг того, что было сказано, либо я вообще этого не понял» [459]. Помимо этого следует указать на «древнюю и нерушимую веру Церкви»: смысл этой веры был определен в торжественных выражениях на Соборах во Флоренции и Триденте, он был подтвержден и еще отчетливей раскрыт на Ватиканском Соборе. Св. Дух «побудил и подвигнул» вдохновляемых Богом писателей «к писанию, и в процессе писания находился подле них, так чтобы они смогли правильно постичь в Духе всё то и только то, что Он им сообщал, и стремились с верою всё это записать и с безошибочной истинностью надлежащим образом выразить: в противном случае Бог не был бы автором всего Св. Писания» [460].

Папа Пий XII высказывает похожие мысли в Энциклике «Divino afflante Spiritu» (30.9.1943) [461]. При этом, конечно, нельзя упускать из виду, что весьма открытая установка в отношении многообразия методов экзегезы одновременно прокладывала путь к такому решению, которое проникало еще глубже. Первая задача экзегезы состоит в том, «что она должна со всей тщательностью выявлять буквальное значение выражений […] посредством знания языков с учетом контекста и при помощи сравнения с похожими местами; все эти средства исследователи стремятся привлекать уже при истолковании отрывков профанных текстов, дабы яснее раскрыть намерения автора.

Но экзегеты Св. Писания, памятуя о том, что здесь речь идет о боговдохновенном слове, которое Сам Бог доверил Церкви хранить и толковать, должны с не меньшим тщанием позаботиться о разъяснении и раскрытии вероучительных обязанностей Церкви, а также внимательно учитывать и святоотеческие толкования и «аналогии веры», как весьма мудро заметил папа Лев XIII в энциклике «Providentissimus Deus» (DH 3283).

«Они должны не только излагать положения, относящиеся к истории, археологии, филологии и другим подобным дисциплинам, но, не избегая, разумеется, подобного рода вещей в той мере, в какой они могут внести вклад в экзегезу, в первую очередь показывать, каково богословское учение отдельных книг или текстов в отношении {164} вопросов веры и нравственности, так чтобы их разъяснения служили не только преподавателям богословия, излагающим и обосновывающим вероучение, но были бы полезны и священникам, дабы те могли разъяснять христианское учение народу, наконец, чтобы они помогали тем, кто давно уверовал, вести спасительную и поистине христианскую жизнь» [462].

Далее о высказываниях Св. Писания в этом документе говорится следующее: «Священные книги, дабы выразить ту или иную мысль, не чураются ни одного из тех оборотов речи, которые обычно употреблялись в языках древних народов, особенно на Востоке, однако при том условии, что используемые обороты не вступают в противоречие со святостью и правдивостью Бога, как заметил уже ангелический учитель, говоря: “В Писании Божественное передано нам в таких выражениях, которые люди имеют обыкновение употреблять”» [463].

Высказывания, относящиеся к учительным обязанностям Церкви, последовавшие за I Ватиканским Собором, указывают на ответственную роль, которая отводилась богословской рефлексии в отношении Св. Писания. Тем самым, косвенным образом в поле нашего зрения оказывается тот факт, что исключительно текстуальные или содержательные ограничения Божественного вдохновения не могут привлекаться для решения фундаментальной проблемы безошибочности Св. Писания. Каким образом (католическое) богословие воспринимало эту свою ответственность?

Учебники, по которым в теологических учебных заведениях преподавались и изучались такие предметы, как основное богословие и догматика, смогли породить сознание единого «католического» понимания смысла Божественного вдохновения. При этом бросается в глаза, как тесно взаимодействуют друг с другом богословская и вероучительная установки. Однако нельзя пройти мимо того факта, что впечатление о некоей «единой и традиционной» аргументации в отношении учения об инспирации соответствовало действительности только в ее действии «вовне». В самом деле, всем неосхоластам было свойственно апологетическое притязание «представлять единственно правильное учение о Священном Писании, способное выдержать нападки со стороны новоевропейской науки» [464]. {165} Согласно богословскому пониманию науки неосхоластикой, вопрос об укорененности истины веры в истории библейского текста или в истории догмы должен быть подчинен твердому намерению отстаивать «истинное учение» в соответствии с учительными обязанностями Церкви . Но это не отменяет того факта, что именно учение об инспирации разделило неосхоластов на приверженцев двух явно различных позиций. А именно, иезуитские богословы и среди них выдающиеся преподаватели из Collegio Romano в Риме, ответственно представляли положение о реальной инспирации. «Наряду с G. Perrone, F. Patrici и J. Kleuzgen […] особо значимой фигурой был J. B. Franzelin . Он являлся личным советником в области богословия папы Пия IX, и его трактат об инспирации влиял на католическое богословие на протяжение столетия. […] Богословие реальной инспирации в немецко-говорящих странах было поддержано боннскими библеистами А. Шольцем ( A. Scholz ) и Ф. Кауленом ( F. Kaulen ), кроме того его придерживались H. Hurter и J.B. Nisius (Иннсбрук), F. Schmidt (Бриксен), B. Weinhard (Фрайсбург), F. Hettinger (Вюртсбург)» [465]. Именитыми представителями этого учения в XX в. стали Chr. Pesch и S. Tromp .