Венделин Кнох - Бог в поисках человека

История богословия, имеющая дело с началом и развитием учения о Божественном вдохновении, указывает на гораздо более широкий горизонт, чем тот, что соответствует представлениям, попросту приравнивающим «Божественное вдохновение» к «истинности» библейских положений. Подобные мнения опираются на исторические исследования, которые развиваются в неосхоластической богословской перспективе и затемняют контекст, связанный с историей идей и ведущими историческими интенциями. Напротив, новейшие исследования в области патристики с достоверностью показали, что на высказывания святоотеческого богословия относительно «regula fidei» и, тем самым, относительно Библии и Церкви наложили глубокий отпечаток сотериологические чаяния. В отношении Св. Писания это означает: уже отцы Церкви сознавали, что святость и спасительная сила, боговдохновенность и «полезность» Писания (ср. 2 Тим. 3, 16) соответствуют друг другу. Поскольку Библия обязана своим существованием действию Духа Божия, т. е. поскольку она боговдохновенна, к духовному наставлению присоединяется и духовный плод [430]. Ради этого духовного плода Ориген в своем истолковании Писания открывает помимо буквального смысла также и духовный смысл, ведущий к истинному познанию Бога [431]через развертывание живой веры ( allegoria ) и ответственной морали ( tropologia ) [432]. «Поэтому истина Писания не может никоим образом состоять просто {156} в отсутствии ошибок. Не в меньшей мере, чем ошибкам, эта истина противится суетности и пустоте смысла» [433]. Писание раскрывает Божественную широту: «Дух в нем превосходит букву и переливается через край, хотя Он не “располагается рядом” с буквой и не “скрывается за” буквой. Только если мы примем этот парадокс, можно считать Писание навсегда довлеющим, неким аутентичным документом “всегда большего”, того, что во всех отношениях и вечно будет превосходить содержание, извлекаемое из его “буквы” при помощи филологических методов. Поэтому сравнение Оригена кажется очень точным: Писание – “тело” логоса, а поэтому Писание Нового Завета в большей мере исполнено Духом, чем Писание Завета Ветхого» [434].

Включение Св. Писания в глубинную сотериологическую весть христианского вероучения посредством подчеркивания его духовных смыслов, что сделало также возможным фиксацию канона «боговдохновенных книг Библии», сопутствует богословской рефлексии от святоотеческих времен вплоть до схоластики [435]. В этом отражено знание того обстоятельства, что все усилия в области богословия, образования и науки находят свое основания в положениях Ветхого и Нового Заветов. Тот факт, что за Св. Писанием – вплоть до его систематического богословского продумывания в эпоху схоластики – сохраняется ни с чем не сравнимое значение, выражает еще и богословское видение того факта, что христианский Символ Веры, сообщаемый через Писание в Духе и сберегаемый в Церкви как «теле», глава которого Иисус Христос (см. напр., Еф 1, 22), в ее живой вере, может сохранить свою полноту только в постоянно обновляющемся переживании этого Духа Божия. Но это означает также: «В силу этого обновления опыта, следует избегать всякого представления о суммировании: какое-либо прямолинейное “развитие догмы”, прослеживаемое в истории Церкви, или прогрессивная разработка “духовного смысла Писания” невозможны» [436].

Поскольку вслед за временем расцвета экзегезы в греческой Церкви (III–VI вв.) в ней фактически замерли все продуктивные попытки создания [новых текстов] [437], великие отцы Церкви достигли еще больших результатов в понимании значения Писания. Его исключительная оценка подчеркивалась еще и тем, что соответствующие отдельные высказывания из святоотеческих экзегетических трудов под именами их авторов прилагались к библейскому тексту в качестве его разъяснений. Эти «катены», т. е. цепочки цитат из Св. отцов, относятся прежде всего к Книге Бытия (основополагающей книге Библии), {157} Псалтыри (книге молений), Песни Песней (книге созерцаний), Евангелию от Матфея, посланиям ап. Павла (апостольским вероучениям) и Откровению Иоанна (как последней библейской книге). Особая роль здесь принадлежит папе Григорию Великому, который оставался ведущим учителем и для Средневековья, поскольку он в своих «Moralia in Hiob» представил «Учебник богословской этики», в котором, следуя Оригену, прочно закрепляет различение трех смыслов в толковании Библии. К Littera и Spiritus , т. е. Historia и Allegoria , добавляется еще Moralia . Там где, вслед за Кассианом, особое ударение в смысле монашеской Martyria ставится на Eschata , закрепляется еще и Anagoge , поначалу понятая в общих чертах, как четвертый духовный смысл Писания наряду с Littera, Allegoria, Tropologia. Таким образом, умное научение, духовное раскрытие, моральный смысл и эсхатологическая надежда неразрывно вплетены в толкование Св. Писания [438].

Углубленная таким образом манера трактовки Св. Писания еще более обогатилась за счет тех импульсов, которые пришли с Британских островов. Там уже в VII и VIII вв. толкования Библии пользуются заметным авторитетом и занимают самостоятельное место. Именно на Британских островах, опираясь на хорошее знание греческого языка и почти забытую в континентальной Европе антиохийскую герменевтику, создает свой труд Петр Достопочтенный ( Petrus Venerabilis , 672/73–735), – пожалуй, наиболее значительный в раннем Средневековье толкователь Библии. В этой связи должен быть упомянут также и Пасхазий ( Paschasius Radbertus , ок. 790–859). Его комментарий на Евангелие от Матфея представляет собой, согласно оценке Анри де Любака, «шедевр каролингской экзегезы» [439]. Этот экзегетический труд служит напоминанием о том, что император Карл Великий, который стремился к распространению познаний общего характера и, вместе с тем, к созданию прочного фундамента богословского образования, особенно среди духовенства, соответственно поощрял углубленное знание Писания. Он заботился не только о переводах Библии, но и ввел в обиход ее толкование по образцу Иеронима в диалоге с иудейской экзегезой в контексте изучения artes liberales (свободных искусств). – Высочайшая оценка важности изучения Библии заметна в X в. также и во Франции. Это относится не только к занятиям в Кафедральной школе в Париже, но, прежде всего, к наиболее значительным монастырям, причем, как к монастырским школам, так и к духовной жизни самих монастырей. Монастырская литургия особым образом была связана с чтением оригинальных отрывков из Писания и проповедями, в которых {158} знание буквального или исторического смысла прочитанного служило основанием для раскрытия в толковании духовного содержания. На этом фундаменте возводилось здание ранней схоластики. Она развивала монашеский метод в том отношении, что толкование Писания, начиная с этого периода, было нацелено на установление его смысла, разрешение проблем понимания и распространение знаний, потребных для духовенства. Это означает, что комментарии на Св. Писание были дополнены углубленной догматической разработкой определенных частных аспектов, основанной на исповедании боговдохновенности Св. Писания. Такое исповедание составляло неоспоримую предпосылку богословия, так что Magister Theologiae всегда звался еще и Magister in Sacra Pagina . Так, Гуго Сент-Викторский, один из наиболее значительных представителей богословия ранней схоластики, пишет в своем трактате De scripturis et scriptoribus sacris : «Только то писание по праву может называться Божественным, которое инспирировано Св. Духом и перешло к нам от тех, кто говорил в Духе Божием, которое делает человека подобным Богу, обновляя в нем образ Божий, наставляя его в познании Бога и укрепляя в любви к Нему» [440]. Этой формулировкой Гуго ясно дает понять, что в том, что вызвало к жизни Священное Писание, действовал сам Дух Божий. И уместно заключить, что inspiratio , помимо Св. Писания, отмечает действие Св. Духа и в человеческой жизни, и, тем самым, Божественное вдохновение становится темой учения о благодати.