Авраам Норов - Путешествие по Святой Земле в 1835 году

Но как бы то ни было, правда состоит в том, что «Путешествие» действительно «есть одна из тех книг, которые делают переворот в литературе и начинают собою ее новую, живую эпоху». Муравьев на склоне лет, уже будучи автором огромного количества книг «церковного содержания», так определил свои творческие заслуги: «Я, можно сказать, создал церковную литературу нашу, потому что первый облек в доступные для светских людей формы все самые щекотливые предметы богословские…» Или, по более емкой характеристике А. С. Стурдзы, призвание Муравьева заключалось в том, «чтобы сблизить и сроднить на Руси изящную словесность с духовною» [220]. Но, оставляя в стороне споры, что́ принесло русской литературе и православной церкви муравьевское «церковно-беллетристическое» (Н. А. Хохлова) направление, вспомним о трагических неудачах на, казалось бы, том же самом пути, постигшие писателей, гораздо более значительных, чем автор «Путешествия ко Святым местам», например, Гоголя с его «Выбранными местами из переписки с друзьями».

Между «путешествиями» трех русских поклонников или паломников первой половины XIX в. много общего. Это, естественно, объясняется тем, что все трое были современниками, принадлежали, в сущности, одной эпохе (при всей разнице в возрасте), были европейски образованными людьми, знавшими немало языков и читавшими одни и те же книги. К тому же наши путешественники нередко ссылались в своих произведениях на одних и тех же популярных в их время авторов (например, того же Шатобриана). Были они и сами в большей или меньшей степени писателями и государственными деятелями, оставившими свой след в истории России и русской литературы.

Но, конечно же, главным объединяющим началом их «путешествий» являлось еще и то, что все трое побывали в одном и том же уголке земли, называемом Святая Земля, с общей разницей всего в пятнадцать лет. В это время русская литература пытается восстановить связь времен, вернуть утраченные маршруты: основная дорога русских путешественников, начиная с петровского времени, как известно, пролегала на Запад. Литература не могла не последовать за ними и «Письма русского путешественника» Карамзина с блеском закрепили в ней это направление в полном объеме (хотя, конечно, и Карамзин опирался на достаточно развитую литературную традицию, начиная с «Хождения на Ферраро-Флорентийский Собор»). Европа становится для России по позднейшей стихотворной формуле А. С. Хомякова «страной святых чудес»: сюда едут поклониться достижениям культуры и цивилизации, встретиться с знаменитыми писателями, учеными, политическими и общественными деятелями.

Но и Карамзин, в конце концов, обратился к отечественной истории, а Пушкин, оценивая его заслуги, совсем неслучайно прибегнул к «географической» параллели: «Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка Колумбом». И хотя традиция описания паломничеств на Святую Землю не прерывалась в России не в петровское время, не позже, она все более вытеснялась на периферию литературного процесса. Но постепенно менялось и самосознание русского общества, оно пыталось вновь развернуться во времени и пространстве: споры о роли России в мировом историческом процессе и о будущих путях ее развития («Философические письма» П. Я. Чаадаева и др.) становятся все более актуальными именно в эту эпоху. Наступало время вспомнить (в политике, литературе и т. д.) и о традиционном паломническом маршруте на Ближний Восток. Во всех европейских кабинетах обсуждались слова, сказанные вскоре после восшествия на престол Николаем I чрезвычайному французскому послу графу Э. Сен-При: «Брат мой завещал мне крайне важные дела, и самое важное из всех: восточное дело…» [221]Неслучайно государь подчеркнул преемственность своей восточной политики по отношению к Александру I, по указу которого отправился в 1820 г. на Святую Землю Д. В. Дашков. Неслучайно и сам Николай I оказал заочную (но, впрочем, и финансовую) поддержку А. Н. Муравьеву в его намерении посетить Палестину, а 22 апреля 1830 г. дал аудиенцию другому паломнику, «именовавшемуся прежде пострижения Стефаном», и полностью одобрил его «смиренное желание» «быть в местах освященных» [222].

А. С. Норов. 1860-е гг.

Дашков, Муравьев и Норов видели одни и те же горы, пустыни, храмы, порой встречали одних и тех же людей. Так, все трое сталкивались в Иудейских горах c «грозой поклонников», легендарным палестинским разбойником шейхом Абу Гошем и рассказали об этих встречах в своих произведениях (впрочем, Абу Гоша описывали и последующие русские путешественики: К. М. Базили, Н. В. Адлерберг и др.). Муравьев и Норов были приняты знаменитым правителем Египта Мегметом Али, так как маршруты их путешествий частично совпадали: оба по пути в Святую Землю побывали в Египте и т. д.

Но еще в большей степени эти «путешествия» первой половины XIX в. отличаются друг от друга, также как отличались и их авторы. Если Д. В. Дашков представляется нам, в первую очередь, дипломатом и писателем-эрудитом, А. Н. Муравьев (вопреки мнению Пушкина), прежде всего поэтом-романтиком, а уже потом паломником, то А. С. Норов – это ученый паломник, для которого главное – найти на Святой Земле ответы на вопросы, волнующие его как исследователя и православного человека. Характерно в этом смысле, что Дашков, вообще, ни разу не цитирует Священного Писания, Муравьев чаще всего цитирует в собственном «поэтическом» переложении, Норов – только по-церковнославянски.

В предисловии к своему путешествию, рассказав о его маршруте (Вена, Триест, Египет) и об изменениях в нем, вызванных свирепствовавшей тогда в Египте чумой, Норов указал: «Я должен был спуститься по Нилу в Дамьят – единственный город Египта, бывший тогда свободным от чумы». И добавил слова, по сию пору поражающие своей искренностью и сдержанной болью: «Отсюда начинается мое путешествие по Святой Земле, которое я издаю особенно потому, что оно было моею целью и что это утешает мое сердце».

«Бесспорно лучшее описание Святой земли, которое существует в русской литературе», – так оценил «Путешествие на Святую Землю в 1835 году» А. С. Норова В. Н. Хитрово [223].

Научную цель, которую Норов преследовал в своей книге, он определил уже на ее первых страницах: «География и топография Палестины в сравнительном отношении к тексту Священного Писания, доселе еще мало объяснены очевидцами». Древнерусские паломники, говоря о себе, употребляли, наверное, более выразительное слово: «самовидцы» и уточняли, как игумен Даниил: «Исписах все, еже видех очима своима грешныма». Норов не забыл упомянуть об этих своих предшественниках: «Большое число древних путешественников имели в предмете описание одних святынь». Иначе говоря, русский ученый путешественник очень точно охарактеризовал тот этап развития паломнической литературы, который в современной науке о христианских древностях называют «периодом поклонения, или донаучным периодом, когда стимулом для изучения древностей являлось отношение к ним как к реликвиям» [224]. «Каталог реликвий», «инвентарь достопримечательностей» – эти термины сегодня постоянно употребляются применительно к древнерусским хождениям (К.-Д. Зееман, И. А. Шалина и т. д.).