Монах Афонский - Птицы небесные. 1-2 части

Оставшиеся дела требовали попрощаться с гостеприимными друзьями-поэтами. Мне еще нужно было разыскать музыкантов, с которыми пришлось коротать бок о бок две недели на малой Рице. В Одессе, судя по их объяснениям, они жили неподалеку от монастыря, где находилась семинария. Она-то и была конечной и главной целью моего приезда в этот приморский город. Тепло попрощавшись с давним товарищем и его мамой, я уехал на поиски моих знакомых. Эти славные люди приняли меня на своей даче гостеприимно и ласково. Разузнав дорогу, я поспешил от них в Одесский монастырь и там, поплутав немного, мне удалось найти семинарию. По поводу поступления меня направили к ректору, который любезно выделил мне несколько минут, рассказав вкратце о правилах приема, под конец благословив для знакомства присмотреться к семинарии и к монастырю. Но вид розовощеких упитанных парней в монашеских рясах сильно обезкуражил меня, сердце мое упало. Пока еще я никак не мог представить себя среди них: «Нужно самому получше разобраться в Православии!» — сделал я вывод. Именно там, во время осмотра святой обители, мне пришла в голову идея перевестись этой же осенью на дневное отделение филфака, чтобы иметь больше времени для молитвы и чтения духовных книг, а после окончания университета обязательно поступить в семинарию.

Пианист с женой ожидали моего возвращения.

— Помните, мы говорили о Скрябине? Послушаем пластинку?

— А что это?

— «Божественная поэма».

— С удовольствием!

С первыми звуками этого произведения я понял, что, не услышав этой музыки, что-то в моей душе осталось бы невосполненным. Мелодия проникала в самые ее глубины, заставляя трепетать сердце. Заметив, что «Божественная поэма» произвела на меня сильное впечатление, пианист сел за фортепьяно:

- «Прелюдия и ноктюрн для левой руки»! — объявил он.

Тот последний вечер я провел на балконе с четками, долго смотря на опускающееся в море солнце. Даже в самолете прекрасные аккорды еще продолжали звучать в моей душе.

Дома я с порога рассказал встретившим меня радостным родителям о своем посещении семинарии и монастыря и о том, что узнал о правилах поступления на учебу.

— Хотя эта семинария мне как-то не приглянулась, но к окончанию университета, возможно, я узнаю побольше о других семинариях. — сообщил я. — Думаю, что пока нужно перевестись на дневное отделение филфака и жить на стипендию!

Пришлось заодно объявить родителям о своем решении.

— Главное, что живой вернулся, сынок, и то хорошо! Но как это ты один жил в горах, ума не приложу… И это меня пугает больше всего… — задумчиво проговорила мама. — А с учебой — смотри сам, как тебе лучше, хотя всегда мечтала о том, чтобы ты учился в семинарии… — добавила она.

Отец долго молчал, затем произнес:

— Знаешь, мать, если он начнет креститься и молиться, с ним уже ничего не поделаешь…

Милосердный Господь, настигающий нас в наших блужданиях и бегстве в никуда, находящий безчисленные способы обращать сердца наши к Его безграничной любви, продолжал вести меня по безпредельным дорогам жизни, из которых лишь один узкий путь самоотречения и молитвы был заведомо определен для меня Богом еще тогда, когда я ничего не понимал в духовной практике. Именно к ней Он, не торопясь, направлял мое сердце.

Все, что, возникнув, остается простым, — крепнет и приходит к покою. Все, что в своем существовании усложняется, — впадает в хаос и приходит к разрушению. Всякая душа, которая в простоте смиряется пред волей Божией, — обретает совершенный мир и безсмертие. Всякая горделивая душа — обуревается безпокойством и находит гибель в одержимости своим непокоем. Несчастным плач — сладок и утешителен, согрешившим — горек и целителен, гордые не имеют плача, а потому — и утешения. Все, что не есть Бог — нищета и безраздельное нищенство заблудившегося ума. Но если Ты, Боже, утверждаешься в душе, то в великой радости обретает она свое истинное богатство, неистощимое в Твоей Божественной безпредельной неистощимости.

Куда ни посмотришь без повязки малодушия на глазах, всюду явственно проступают лики неумолимой смерти, скрывающие себя за пестротой и нарядностью мира. Родной город оказывается темницей демонов, отчий дом — местом мучений, друзья — искусителями нравственного падения, доводящего до отчаяния. Все существующее безпрестанно проявляет признаки порчи и разложения, на глазах превращаясь в миф и мечту. Без Бога результатом такого видения становится отчаяние, его плодом — ненависть к собственной жизни и, страшнее всего, — полная неизвестность и неведомость целей и смысла самого бытия, мучающих душу вопросами, поднимающимися из бездны сознания — кто же такой я сам и для чего я существую?

Если бы не Ты, Господи, если бы не Твое милосердие, в какие бы еще муки впала моя душа, всюду натыкаясь на глухой барьер безысходности? Во всех моих мечтаниях Ты неприметно окружал ее Своим безпредельным состраданием и даровал ей, истомленной противоречиями вопросов и недоумений, целительные слезы в облегчение от страданий и в утешение от скорбей, как Твой ответ на ее искренние устремления, чтобы душа слезами и плачем начала искать Тебя и стремиться к Тебе.

После свежего глотка незабываемого воздуха свободы невозможно вернуться к прежнему унылому существованию, не начав убивать в себе то новое, что изменило твою жизнь. Сразу после Кавказа мне пришлось с головой погрузиться в учебу. Удивительно быстро меня перевели на дневное отделение филфака, взяв обещание в течение полугода доедать учебную программу по тем предметам, которые не преподавались на вечернем отделении. Теперь я начал получать стипендию и ее вполне хватало и на книги, и на классическую музыку. Заодно я продолжал учиться на заочном оформительском отделении художественных курсов в Москве, откуда мне присылали учебники и задания. Несмотря на то, что во мне не обнаружилось творческой жилки художника, чтобы найти себя в живописи, тем не менее пока еще я продолжал считать, что работа художника-оформителя сможет в будущем дать мне независимость и возможность свободного существования при полном контроле и слежке в тот период советской власти.

В это время во мне пробудилось желание приобрести для молитвенной комнаты хорошие иконы, которые изредка появлялись на книжном рынке. Собирание старинных икон становилось тогда модным увлечением. Мне удалось познакомиться с коллекционерами, через которых я постепенно приобрел несколько икон довольно слабого письма. Но и этим иконам я был очень рад и с трепетом молился пред ними дома. К сожалению, родителям такой быстрый переход к жизни верующего человека не пришелся по душе: