Архимандрит Савва (Мажуко) - Апельсиновые святые. Записки православного оптимиста

И здесь снова ответ можно найти только у монахов, которые это всё и придумали. Обратите внимание, как меняется характер духовных упражнений с течением поста. Мы начинаем разговором с душой и покаянными молитвами. Мы заняты собой. Просим прощения у Бога, пытаемся побороть нашу суетливость, страстность, «бурю помышлений сумнительных». Для этого, кстати, и ограничения в пище. Для древних монахов, замышлявших Великий пост как духовное упражнение, пост телесный, смирение себя в еде воспринимался как средство, но никогда – как цель. Молитва и пост всегда только средство, но не цель великопостного упражнения. Эти средства помогают нам обуздать себя, приучают к кротости, снисходительности, терпению. А если наоборот, если постом я начинаю злиться, бросаться на людей – значит, эти средства я употребляю неправильно, что-то идет не так, возможно, я даже перепутал средства и цели. Пост мой ненастоящий, ошибочный, неподлинный. А какой – настоящий?

Лисичка. 1914. Худ. Михаил Нестеров

Вот как описывает признаки подлинного поста монашеская Триодь: «истинный пост есть злых отчуждение, воздержание языка, ярости отложение, похотей отлучение, оглаголания, лжи и клятвопреступления. Сих оскудение пост истинный есть и благоприятный» (стихира на вечерни понедельника первой седмицы Великого поста). Заметьте, ни слова о пище. Потому что пищевые ограничения должны лишь способствовать оскудению в нас зла, а потому эти ограничения не абсолютны, то есть я сам, наблюдая за собой от поста к посту, должен вывести формулу полезного именно для меня поста телесного. Для чего это нужно? Оскудение зла и суеты во мне не есть итог поста, но всего лишь подготовительная ступень, потому что все эти аскетические усилия подготавливают нас к более сложному духовному упражнению – бескорыстному созерцанию Страстей Христовых и Воскресения. Без очистительной подготовки, без периода «зрения греха своего» к этому духовному деланию подойти невозможно.

В текстах Триоди мы снова находим свидетельства этого созерцания. Чем ближе к Страстной седмице, тем ощутимей меняется характер великопостных молитв. Если в начале поста мы беседовали со своей душой и слезно просили у Господа прощения за свои проступки, то на Страстной седмице практически отсутствуют покаянные молитвы. Они уступают место бескорыстному созерцанию Страстей. Молитва становится бескорыстной и незаинтересованной. В этом созерцании мы полностью забываем себя – наши грехи и наши добродетели. Нас нет. Есть только Он – Бог Воплощенный, совершающий Свое служение «с воплем великим». Когда читаешь тексты Страстной седмицы, эта бескорыстность молитв поражает и режет зрение и слух. Порой молитва превращается просто в описание событий, это поразительный опыт созерцания, почти свидетельства, но это созерцание абсолютно незаинтересованное, бескорыстное, с подлинным забвением самого себя перед лицом величайшей Тайны искупления, совершающейся прямо на наших глазах. Хорошо всем известный текст – тропарь утрени Великого Пятка – лучший пример такого созерцания:

«Днесь висит на древе, Иже на водах землю повесивый; венцем от терния облагается, Иже Ангелов Царь; в ложную багряницу облачается, одеваяй небо облаки; заушение прият, Иже во Иордане свободивый Адама; гвоздьми пригвоздися Жених Церковный; копием прободеся Сын Девы. Покланяемся Страстем Твоим, Христе. Покланяемся Страстем Твоим, Христе. Покланяемся Страстем Твоим, Христе. Покажи нам и славное Твое Воскресение».

Автор созерцает Страсти Господни, но сам он настолько растворен в этом созерцании, что кажется, будто он лично отсутствует, достигнув предела самоумаления, забвения себя, весь превратившись в зрение, поглощенный таинственным созерцанием, опытом свидетеля.

В этом и заключен смысл великопостного подвига: очистив себя «зрением греха своего», подготовиться к созерцанию Таинства Креста и Воскресения, Пасхи Крестной и Пасхи Воскресения. Некоторым образом нас подготавливает к этому и совершенно новое для нашего устава богослужение Пассии, чтение акафиста Страстям Господним. Но этот текст все же не бескорыстен, он не передает атмосферы и опыта духовного упражнения древних подвижников. В нем очень много личного интереса: глядя на Крест, я вспоминаю свои скорби, свои грехи, свои страдания. Древние отцы, вдохновители постного подвига, мыслили иначе. Они звали от покаяния к бескорыстному созерцанию Страстей.

Очень важно понять и осознать настоящий замысел Великого поста как духовного упражнения. Без осознания этих очевидных истин пост превращается в постылую обязанность, а порой и в банальное издевательство над собой и ближними. Не к этому звали нас святые старцы, не мук и серых лиц желали они нам. Замышляя пост, делясь своим опытом с мирянами, они искали поделиться своей радостью и духовными утешениями, а потому нам следует искать подлинного смысла поста, и этим смыслом взвешивать свои духовные усилия, с ним сверять свои упражнения. Но даже если и это нам не под силу, есть совсем простой «камертон» постного подвига – Евангелие, которое говорит, что правильно постящийся, – бодр, и весел, и рад людям. Вот самый понятный и легко достижимый минимум, самый доступный критерий истинного поста: подлинный пост делает постящегося добрым и братолюбивым. И этого простого ориентира достаточно для успеха в постном подвиге.

Праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы – это праздник церковного детства. Маленькая трехлетняя девочка поднимается по ступенькам величественного храма, седого и древнего. Идет сама, никем не ведомая, ступает по истертым ступеням, как по знакомым половицам родного дома. И этот храм ее не пугает, не тревожит, не страшит. Ей там уютно и безопасно. Девочка, идущая по ступенькам храма, – это эмблема и символ этого праздника. Ребенку естественно быть в храме. Святость и святыня – его натуральная среда, природное поле обитания. И каждый ребенок стремится к святыне. Они друг другу не чужие. Он свой в мире святых и ангелов. Ему здесь все понятно. Здесь он в доме своего Отца, он окружен Его заботой и вниманием.

В древности люди полагали, что каждый ребенок наделен даром пророчества и молитвы. Он все еще вхож в райские обители. Херувим с мечом не трогает малышей. Может быть, поэтому первые монахи носили одежду детей, ведь иноческий куколь – это детская шапочка. Седовласые дети, бородатые отроки старались подражать детям в незлобии и кротости, чистоте и смирении. Детям обещал Свое Царство Господь. Даже не обещал, а просто помянул, что оно и так принадлежит детям. А потому богомыслие в красках – иконные образы – из глубины веков изображает преподобных с детскими лицами. Когда смотришь на святые лики старцев-подвижников, святых постников и чудотворцев, всегда ловишь себя на мысли: лица святых – лица детей, а потому и бороды смотрятся так забавно, точно малыш приготовился к рождественскому представлению и надел бороду, собираясь ко Христу на елку. Дети и иноки – одна семья, а монастырь – детский сад. Дети – иноки, потому что иные, чужие в этом мире, непривычные к его суете и злу. Иноков называют земными ангелами, а дети – ангелочки, «чуды в перьях». Ангелы являются исполненными очей, а дети, это и вовсе глаза на ножках, и большая голова, как у ангелов, которых так и изображают – глазастая голова и крылья вокруг. Дети примиряют нас с жизнью. На них отрадно смотреть, их глаза полны света, и малыши никогда не бывают по-настоящему грязными. Улыбка ребенка подымает с того света, смех детей исцеляет и животворит. Иногда даже плач дитяти способен вылечить. Занятия малышей, такие серьезные и важные, ничем не уступают взрослым, их неразборчивое бормотание, этот милый ангельский язык, понятно Богу, который устроил хвалу «из уст младенцев и грудных детей» (Пс. 8:3).