Архимандрит Савва (Мажуко) - Апельсиновые святые. Записки православного оптимиста

Пресвятая Дева Сама была храмом, Она стала Церковью, Священным жилищем для Богомладенца Христа. Свое детство и юность Она провела в храме. И когда исполнилось время Ее служения и Она родила Божественного Младенца, Она снова пришла в храм со Своим чудесным Малышом, Богом, которому уютно быть Ребенком. И однажды двенадцатилетним отроком Ее дивный Сын остался в храме среди старцев, как у Себя дома, потому что нет ничего странного в том, что стремишься быть в обители Своего Отца. Господь и Матерь Божия – мера и норма человечности в человеке. Если мы хотим понять, что значит быть человеком, как себя ведет нормальный человек, мы должны обращаться ко Христу и Божией Матери. Они не бежали храма. Церковь была для них домом.

Введение во храм. Конец XV в. Икона

Детям естественно быть в церкви, приобщаться к ее таинственной и молитвенной жизни, окружать себя святыней и прислуживать на богослужении. Это ведь так понятно: ангелы служат Богу на небе, дети прислуживают в алтаре, поют на клиросе, молятся в храме, звонят в колокола. Господь строго нам наказал: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне» (Мф. 19:14). И так грозно звучит это «не препятствуйте». Как много детей не знают храма, и это делает их по-настоящему бездомными и беспризорными. Как и храм без детей – пустой дом, остывший очаг. Они должны найти друг друга. Не препятствуйте детям приходить к Богу! Пусть они найдут свой настоящий дом, нехорошо ребенку без Бога, без церкви, без молитвы. Это лишает его настоящего детства. Не надо ждать, пока он подрастет, осознает, примет решение. Истина во Христе. Святыня в храме. Пусть у детей будет настоящее детство, пусть они сразу познакомятся со своим Отцом, сведут знакомство с ангелами и святыми. Наш мир небезопасен. В нем трудно остаться ребенком, и однажды бывшего малыша херувим с мечом уже не пустит в тот отрадный мир радостных снов и спокойного счастья. Но ведь мы однажды непременно вернемся туда, не так ли? И все будет хорошо. «Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козлёнком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись с медведицею, и детеныши их будут лежать вместе; и лев, как вол, будет есть солому. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змеи» (Ис. 11:6–8). Как хорошо! Как красиво! Как радостно быть в доме Отца! Даже если придется есть солому.

Кто не знает притчу о богаче и Лазаре? Все знают. Знают и любят. Богатый содержанием текст, да к тому же единственное евангельское описание потустороннего мира, насыщенное подлинно библейским драматизмом. Но есть в этой притче одна деталь, которую обычно обходят вниманием. Автор сообщает важную подробность: у несчастного Лазаря была мечта. Этот больной, нищий, одинокий человек не потерял способность мечтать, он предавался грезам, у него оставались желания. Какие? Вот простой вопрос. Он «желал напитаться крошками, падающими со стола богача» (Лк. 16:21). Лазарь грезил о крошках. Скажут: а о чем еще думать, если несколько дней не ел, если постоянно, всю свою жизнь ты – нищий, бедняк, убогий, тут уж не до фантазий. С этим трудно спорить. Но ведь и нищему позволено мечтать в полную силу, да и кто может это запретить? Мечты – самое доступное и самое дешевое из развлечений. Кто возбранял Лазарю увидеть себя богачом или жениться на прекрасной царевне, обнаружить клад на чердаке, спасти от пиратов сенатора, чтобы тот усыновил его в благодарность, уехать в далекие страны и там – разбогатеть, стать учеником мага и войти в сообщество людей сильных и уважаемых, найти своих настоящих родителей, которые богаты, мудры и красивы, но потеряли в детстве единственного сына и горюют всю жизнь, а он – их отрада и утешение – вот он, нашелся – слезы, объятия, опознали по родинке и – как он похож на дедушку! Жаль, не дождался… Но Лазарь желал только крошек. Не каких-то даже особенных крошек, крошек вообще или идеальных, обогащенных минералами, свежих, разноцветных, он грезил именно об этих – падающих с трапезы вот этого богача.

Богач и Лазарь. 1891. Худ. Густав Доре

Желание – почти молитва. Через мечту можно обозреть наши пределы, наш настоящий онтологический диапазон, бытийный размах, на который мы способны. Здесь же кроется и наша уязвимость – мечта выдает нас с головой, она способна рассказать всем, кто мы есть на самом деле в своем нераскрытом величии или сокровенной низости. Мечты могут быть опасны и разрушительны, но сама способность мечтать есть благословение и дар. Иногда мне кажется, что Господь, сотворив человека, принес его в райский сад, поставил на ноги и, слегка толкнув вперед, шепнул на ухо: «Желай!»

Хорошо мечтается в детстве, когда есть еще силы сопротивляться цепким условностям, жестким обязанностям и ожидаемым ролям. По мере взросления, как ни странно, наша способность к размаху не развивается, а гаснет. Мы принимаемся мечтать о всяких глупостях, мельчаем и грезим о карьере, деньгах, поездках, влиянии, связях, одним словом, о крошках, о хлебных корках, и это кажется нам естественным, ведь – жизнь побила, научила сдерживаться, таиться, не мечтать о большом и прекрасном. Может, так и должно быть, но все это – неправильно. В мечте должна быть дерзость, лучше – дерзновение, почти молитвенное, но – с размахом. Ведь мечта – род молитвы, просьба, обращенная к Отцу, Который рядом – Большой и Сильный, – но я не прошу прямо – и так много всего намолил, – а в мечте я как бы намекаю, как это часто делают дети – в надежде, что Папка все поймет и так и Сам предложит. Без этого дерзновения в мечте мы быстро увядаем и забываем самих себя, стареем не по возрасту. Так случается не только с пенсионерами, но и довольно молодыми людьми, которые детей уже вырастили, рожать больше не в силах, а заняться как-то и нечем, потому вот эта мне предписанная роль уже исчерпана, а просто вязать шапочки длинными холодными вечерами мне скучно. И начинаются – болезни, депрессии, жалобы на долю. Это признак того, что мы задушены «крошками» и мечтать разучились, но только мечта способна вернуть, пробудить наш подлинный размах и волю к жизни.

Для взрослого мечта не только дерзновение, но и риск. Но сколько таких примеров, когда человек внезапно открывает в себе нетронутые таланты, нераскрытые глубины, да еще и в таком возрасте, когда приличнее бы смиряться или подводить итоги. Иммануил Кант написал свою «Критику чистого разума» в пятьдесят семь лет. Три года до пенсии! Что он делал все эти пять десятков лет, чем занимался, чего достиг? Ни семьи, ни состояния, ни карьеры. Подрабатывал, читая русским офицерам курс фортификации и пиротехники, и этим всё могло бы и кончиться – сколько забытых профессорских могил на старом кладбище Кенигсберга! Он мог бы просто не успеть – и так прожил для своего времени неприлично долго. Но – совершить переворот в метафизике? – почему бы и нет? – легко!