Татьяна Петрова - Больным и здоровым. В поддержку и утешение

Случилось мне раз в то время засидеться на вечере у знакомых, живших у Таврического сада. Было что-то около двух часов ночи. Вышел я из гостей на улицу и сразу попал в прескверное положение: кругом по всей улице – ни души, а за вечер выпал мокрый снег, облившийся затем дождем, и вся эта петербургская каша схватилась легеньким морозцем с добрым петербургским сквозняком, на перекрестках доходившим до степени шторма. С Таврической мне, при таких-то благоприятных условиях, предстояло добраться до 12-й линии Васильевского острова, где была моя квартира, то есть часа полтора ходьбы, да и то по хорошей погоде, а не по такой мерзости, которая бушевала в ту памятную для меня ночь. А памятна мне эта ночь стала по одной встрече, которая мне лишний раз доказала, что во всяком положении можно служить славе Божией и душе ближнего. Так вот, вышел я на Таврическую улицу при таких-то условиях и остановился в раздумье. Что было делать? Назад идти ночевать к знакомым нельзя было и думать: человек я еще был сравнительно молодой, а там дочери невесты; домой идти… страшно было себе и представить… Выручил случай – по-мирскому, а по-нашему, поверующему – неисповедимая судьба Божия: среди необозримого пустыря Таврической улицы, в зловещем вое ветра я вдруг к великой своей радости услыхал звон копыт о мостовую и стук приближающегося экипажа, а вскоре показалась и извозчичья пролетка, запряженная добрым рысаком. Ехал извозчик легонькой рысцой, порожняком и, видимо, держал путь домой, ко двору, на отдых: у петербургских извозчиков, по небрежной независимости их посадки в экипаж, это сразу заметно. Я было упал духом, зная, что такой извозчик седока не посадит ни за какие деньги; тем не менее энергия отчаяния придала мне силы его окликнуть.

Извозчик на мой зов только махнул рукой… Я бросился к нему с воплем:

– Ради Бога, свези меня домой. Что хочешь возьми, только довези меня до дому! Извозчик приостановил лошадь.

– А далеко дом-то ваш? – спросил он голосом, мало подававшим надежды на удовлетворение моей просьбы.

Я ему с трепетом, сознавая всю огромность расстояния, указал свой адрес.

– Эва, к рожну какому! – протянул извозчик. – Нет, барин, не по пути – крюку больно много: ко двору пора!

Но, несмотря на кажущуюся решительность отказа, я в голосе его почувствовал как бы сострадание к моему горестному положению и уже прямо пристал к нему, как с ножом к горлу. Смягчилось извозчичье сердце, и за полтинник, как бы из милости, я, облегченно вздохнув, катил по направлению к своей 12-й линии.

Путь был неблизкий, а петербургские извозчики – народ разговорчивый: прокатив меня один небольшой перегон доброй рысью, мой возница пустил свою лошадь легонькой трусцой и, в сознании оказанной мне услуги, обернувшись ко мне вполоборота, он повел со мной беседу.

– Дивные дела творятся на свете, господин! Слышь, господа сказывают, Бога отменили: нет, мол, ни души у человека, ни Бога никакого нет, а всему делу выходит, по-ихнему, голова – обезьяна. От обезьяны, значит, и род человеческий весь пошел… Диковинное дело: жили, жили люди, все в Бога верили, а напоследок выходит: ни Бога нет, ни души нет. Надысь, вот, не хуже тебя, барина возил – видать, что из ученых: уж он мне толковал, толковал об этом об самом. Складно у него все это выходило, – не хотя поймешь и поверишь; и вышло, что были мы все – дураки простоволосые: на какое-то там Царство Небесное располагались, а земное проворонили, – по усам текло, а в рот не попало. Какое там Царство Небесное, коли и Бога-то никакого нет, а душа – пар, все равно, что в машине?

– Так тебя этому-то твой барин обучал? – спросил я извозчика с негодованием.

– А ты-то сам разве по-иному, что ли, думаешь? – на вопрос мой ответил он вопросом.

– Как я думаю, о том мы с тобой потом, если хочешь, поговорим; а ты мне на мой-то вопрос ответь, – сказал я извозчику.

– Что ж тут отвечать? Вестимо – нет Бога: кто Его когда видел?.. Я вот не видел, ты не видел. Кого ни поспрашаешь, никто не видал: а чего не видали, значит, того, стало быть, и нет.

– Эх, ты какой! А Америку ты видел?.. Нет?.. Стало быть, по-твоему, и Америки нет?

– Я-то хоть не видал, а слыхать только слыхал, да зато ее другие видели.

– Ну, другие видели, а ты им так и поверил?

– Как же не верить, когда люди видели? Да вон о ней и в книгах пишут, – мы ведь тоже грамотные: ну, значит, и есть эта самая Америка.

– Так-то вот, друг милый, – сказал я, – и Бога люди видели и тоже и о Нем в книгах пишут. Стало быть, если рассуждать по-твоему, и по-твоему должно выходить, что Бог есть.

– Какие ж это люди Бога видывали?

– А Божьи угодники – преподобные. Они и Господа Иисуса Христа видели, и Матерь Божию, и других святых Божьих. А что видели, о том как они сами, или с их слов, и писали.

– Ну, уж этому, барин, трудно что-то верится: Америку там твою, раз она на земле, нетрудно видеть, – поехал туда, на чугунке, что ли, али на пароходе, вот и увидал. А Бог-то, разве к Нему доедешь, чтобы на Него поглядеть?

– Зачем же к нему ехать, когда Он везде?

– Везде?.. Отчего ж ни ты, ни я, ни иные прочие, кого я ни спрашивал, Его не видали?

– Оттого, что не теми глазами смотрели.

Эти слова мои так озадачили моего собеседника, что он попридержал лошадь и, пустивши ее шагом, обернулся ко мне уже почти всем корпусом…

– Глазами не теми? – озадаченно и вместе недоверчиво, с полунасмешкой, переспросил он меня. – Ну, уж это ты, барин, тово!.. Какими же еще глазами смотреть-то?

– Ты, брат, не дивись тому, – ответил ему я, – у человека есть и другие глаза, кроме тех, которыми ты вот сейчас на меня смотришь: эти глаза плотские, а то есть глаза духовные, – ими-то только, если Богу угодно, и можно как Его, так и Его святых видеть, да не в мечтании, а истинно въяве.

Извозчик при этих словах повернулся ко мне спиной и, ударив вожжей, дал ходу своей лошади: видно, глубокий след оставили в его сердце речи того барина, который так старательно его раньше меня убеждал, что Бога нет. Но, должно быть, и мое замечание работало в его душе, потому что, проехав улицу, он опять стал придерживать лошадь и вновь заговорил со мной, но уже без насмешки в голосе:

– Задал ты мне задачу, барин!.. Глаза какие-то там другие нашел у человека, каких и нет. Какие-такие глаза? Неужто ж человек, выходит по-твоему, четырехглазый?

– А ты думал – двуглазый? Конечно, четырехглазый, но и четырехухий.

– Ну, это ты, барин, похоже, с ума, что ль, свихнулся: зачитался, видно – это с вашим братом бывает. – Твое дело: хочешь слушать – слушай; а не хочешь – я к тебе не навязываюсь.

Очевидно, мои слова задели за живое любопытство моего совопросника: он обернулся ко мне и, пристально взглянув на меня, насколько позволял ему меня видеть свет уличных газовых фонарей, уже с явным интересом сказал: