Степан Шевырев - Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь. Вакационные дни профессора С. Шевырева в 1847 году

Монастырская ризница хранит также память царевен. Богатые ризы, шитые жемчугами, серебром и золотом, их рукоделье. Замечательны: крест, построенный в церковь царицей Наталией Кирилловной в 694 году за здоровье ее, Петра Алексеевича и царевича Алексея Петровича; ложка столовая царевны Софьи Алексеевны с буквами ее имени и блюдо серебряное весом фунт и 5 золотников, которое царю Алексею Михайловичу поднесли голландцы с надписью: «21 вес фунт. 5 зол. Государю челом удари галанские торго немцы Давыд Микула стоварищи. 7156, фев. 12». 7156–1648, в 12-й день февраля, т. е. на праздник Алексия митрополита, но это не был день именин царя.

Именинником бывал он 17-го марта, как значится в царских выходах: марта в 17 день слушал государь всенощную, на свой государев Ангел, в Алексеевском монастыре. Жаль, что в выходах 1648 года весь февраль утрачен, а не то, может быть, мы и прочли бы что-нибудь о приношении «Давыда Микулы с товарищи».

Тут же в ризнице хранится несколько кожаных лоскутков, т. е. старинных денег, тех самых, которые из этого же монастыря присланы были в наше Историческое общество. Это маленькие четвероугольнички из толстой кожи с знаком вроде загнутого гвоздя. Я помню: наши скептики, тогда бывшие еще в большой силе, их оподозрили и объявили подделкой. Но что же за нужда была городу Александрову их подделывать? От ризничей слышал я, что этих кожаных лоскут ков можно много найти и по городу. Где отрыты они были – неизвестно.

От памятников Древней Руси возвращаясь к новой, не могу не сказать, что нынешний городок Александров всей жизнью и деятельностью своей обязан своему гражданину, всеми уважаемому Ивану Федоровичу Баранову [6] К несчастью, Александров лишился с тех пор своего благодетельного гражданина. . Я и прежде слышал о нем от барона А.К. М-фа как об человеке ума и просвещения необыкновенного, с великими замыслами, могущими принести честь торговле и промышленности русской. К моему сожалению, Иван Федорович был в Петербурге, куда поехал за сыновьями, которые воспитываются там в Высшем коммерческом училище. Я не мог познакомиться с ним, чего весьма желал.

И.Ф. Баранов здесь – главный двигатель торговли и промышленности, несмотря на то, что есть купцы в Александрове и богаче его. Он понял, что Россия в своих торговых замыслах должна иметь в виду Европу и Азию: Европу – как образец, с которым не только должно сравняться, но даже его превзойти; Азию – как неисчерпаемый источник для материала и как средство для сбыта. Крашенье бумаги и ситцы – главное его занятие: промышленность народная, соответствующая потребностям всех классов. Народ наш любит светлые одежды и яркость красок: красный и розовый – его любимые цвета. Промышленник должен применяться и к народному вкусу, если хочет успеха и выгоды. Иван Федорович учредил в селе Карабанове новую ситцевую фабрику, с целью превзойти все иностранные изделья в этом роде. Маренý вывозит он из Хивинского царства и в обработке ее вошел в соперничество с Элберфельдом, этим Манчестером Германии, который один до сих пор заведывал ей в Европе: марена барановская являлась уже на Лейпцигской ярмарке и состязалась с элберфельдской. Из Хивы же выписал он в нынешнем году 35 000 пуд хлопчатой бумаги. Г. Чихачев в своей статье, которую читал в Географическом обществе 3 декабря, об исследовании верхнего бассейна Сыр– и Амударьи, относительно торговли нашей с Азией, выражает ту мысль, которую г. Баранов давно уже исполняет на деле.

«Главная польза замены американской хлопчатой бумаги и заморской марены азиатскими, – говорит он, – состояла бы в том, что Россия платила бы за них своими мануфактурными изделиями и что притом доставкой хлопчатой бумаги и марены занимались бы не иностранцы, но большей частью сами русские, которые перевозили бы также и свои изделия на азиатские рынки». То и делает И.Ф. Баранов. Виды его простираются на Кавказе вслед за нашим оружием – уж он ведет большой торг и в Тифлисе.

В таком славном нашем фабриканте приятно найти благочестивого и доброго человека. Придел в соборной церкви Александрова отделывается на его счет со вкусом и великолепием. Во всем околотке раздаются от народа единогласные похвалы И.Ф. Баранову за его добро. «Да, он не побоится, как другие, – говорил мне извозчик, – чтобы у него фабрика сгорела. Нет того бедного человека, кому бы он ни сделал добра. У мужика коровка свалилась – коровку даст. К нему ведь какие гурты-то гоняют по осени». Такой голос – лучшая награда доброму делателю.

Где воспитался И.Ф. Баранов, умевши соединить европейские мысли с такой чистой христианской основой? В какой-нибудь академии, в высшем училище? Нет, мне говорили, что Александров был его колыбелью и местом воспитания.

Я старался разведать: не сохранилось ли в народе каких-нибудь преданий об Иоанне Грозном о его пребывании здесь, об Александровской слободе, которая, по сказанию одного древнего житейника, хотя по слову и означала то же, что свобода, а была «горше египетской работы». Один почтенный старожил, Семен Антипиевич, сказывал мне, что он ничего не слыхал от своих предков. Мои сослуживцы по учебному ведомству также не могли мне сообщить ничего. Народ помнит конный завод Елизаветы Петровны, охотный луг, где охотилась сама императрица, эта прекрасная всадница, как воспел ее Ломоносов; но все, касающееся до Иоанна, покрыто, по-видимому, забвением. На месте его чертогов и келий стоят памятники благочестия. Одни мрачные каменные подземелья гадательно напоминают об нем. В народе не ходит ни сказки, ни песни, ни предания о грозном царе в том месте, которое было свидетелем его жестокостей и причуд. Вот еще добрая черта нашего на рода! Он не злопамятен, история злопамятнее его, как сказал Карамзин. Что, думает он, помнить дурное о царях и сочинять на это сказки? Лучше забыть, да помолиться на том месте, где совершено какое зло. Известно, что даже сыноубийство Иоанново в одной народной песне, касающейся этого события, исправлено – и казнь, повеленная царем палачу Скуратову, не исполняется усердием доброго боярина. На местах крови и зла мы издревле любили ставить не обелиски и не пирамиды египетские, но храмы и кресты. На Западе в подобном случае стояла бы какая-нибудь башня с привидениями и рассказывалась бы страшная легенда о Грозном, в вечное отмщение его памяти, и путешественник-собиратель обрадовался бы такому рассказу и передал бы его читателям, прикрасив его с своей стороны какими-нибудь цветами. Что касается до меня, то я рад был за наш народ, что не нашел в нем никакой памяти о злодействах Иоанновых. Не знаю, впрочем, может статься, другой путешественник будет несчастнее меня в отношении к мнению моему о нашем народе и счастливее в отношении к романической занимательности своего рассказа об Александрове.