Анатолий Хлопецкий - Монашеский Скит

Никогда не забыть мне первого впечатления. Спокойный, вдумчивый, сухощавый, с худым аскетическим лицом, обрамленным белыми, как лунь, волосами и такой же белой бородой. На строгом лице – лучистые, ясные, голубые глаза. Он взглянул на меня, его лицо озарила ласковая улыбка, и моя невольная робость тут же исчезла, появилось чувство безграничного доверия.

Вскоре я убедился в необыкновенности отца Дорофея. Душевная чистота, непоколебимая, горячая вера в Господа сочетались в нем с подлинной добротой и любовью к людям. При всей строгости к себе он, обладая огромной силой нравственного влияния, был снисходителен и терпелив к окружающим. Он привлекал людей своими душевными качествами – неизменной уравновешенностью, сияющей ясностью духа, кротостью и терпением. При встрече с отцом Дорофеем вспоминались слова преподобного Серафима Саровского:

«Стяжи мир своей душе, и вокруг тебя спасутся тысячи».

Отец Дорофей стал на Афоне моим духовным наставником. Я бывал в его келье, радовался возможности беседовать с ним о духовных вопросах, частенько казавшихся неразрешимыми…

Разговоры обо всем на свете. О вещах обыденных, кажущихся элементарными и одновременно сложными. Разговоры спасительные. Их ищут души заблудшие, утратившие всяческие ориентиры. Разговоры воскрешающие. И заблещет огонек, и вернется смысл, и распрямятся плечи…

Однажды, когда я неспешно прогуливался по монастырскому двору, из кельи отца Дорофея вышел человек, видимо, только что исповедовавшийся старцу. По поникшему, растерянному выражению его лица я понял, что душа человека сильно потрясена. Он ищет собеседника, желает поделиться своими сомнениями и раздумьями.

Мы познакомились, заговорили. Сначала на темы нейтральные, как всегда это бывает при первом знакомстве. Оказалось, он приехал из России, а пожаловал к отцу Дорофею с намерением посвятить себя монашескому служению.

– Чувствую, что все пережитое подготовило меня к уходу от мира, – поведал он. – Да вот отец Дорофей не дает своего благословения. Знаете, что он сказал: «Удалившись от мира и покинув семью, человек далеко не всегда находит покой душе своей. Взятые на себя исключительно по собственной воле и разумению, а не по велению Господа нищета и самоотвержение могут привести человека к гордыне, осуждению людей, живущих по-иному. Такие чувства только отдаляют от Бога… Вернитесь в дом свой, помогайте по усердию бедным, соблюдайте заповеди Господни – и получите желанный мир душе…»

Бегство из рушащегося мирка. Трусливо ли, постыдно ли? Каждый решает самостоятельно. Его выбор – его ноша. Но человек, решивший убежать от одиночества, мыслей, страха, общества, выбирает путь наилегчайший. Спрятаться, закрыться в раковине, лишь изредка выглядывая на свет солнечный, веря в предначертание и собственную избранность. Достойная ли доля?

Я внимательнее присмотрелся к собеседнику – ничто не выдавало в нем аскета, каким, по искреннему моему разумению, должен быть монах. Спортивного вида мужчина, твердая походка, энергичная манера речи. Такие не только стальными нервами обладают, но и разговоров «по душам» не приемлют.

Между тем он явно мучился – что-то точило его, не давало спокойно сидеть на месте. Вероятно, отказ отца Дорофея стал неожиданностью, разрушил заранее выстроенные планы. Я посочувствовал ему. Внезапно вспомнилась недавно услышанная здесь, на Афоне, фраза: «Если хочешь рассмешить Бога, поделись с Ним своими планами…»

Страшно начинать жить сызнова. Нужно вновь возводить крепость, собирать верных соратников, отправляться в походы. Вдруг ничего не удастся? И сметет все старания порыв безжалостного ветра. Как тогда быть? Начинать жить сызнова! И снова будет страшно, но ты изменился, и крепость выстроишь совершенно другую, и соратников подберешь других, и смысл… Стоит лишь взяться за работу, заложить фундамент. Тогда только и осознаешь всю разницу.

Людям в таком состоянии становится значительно легче, если удается выговориться перед совершенно незнакомым человеком. С близкими или с друзьями говорить гораздо тяжелее. С незнакомцем – как с самим собой. Он не держит в голове корыстных мыслей, не желает так или иначе воспользоваться твоей откровенностью – ведь, скорее всего, вы никогда больше не встретитесь…

Конечно, бывают исключения. Жизнь полна исключений!

Но на Святой горе Афон люди придерживаются правил особых – истинно человеческих.

Случайный знакомец стал моим спутником и собеседником на время пребывания в святых местах. Я с вниманием и сочувствием слушал его рассказы о себе и о людях, с которыми ему довелось встретиться, тех, кто оставил след в душе. Он, в благодарность за мое внимание, разрешил воспользоваться историей своей жизни, положить ее в основу книги. Только имя и некоторые события попросил изменить…

Долго примерялся я к сюжету будущего повествования, пытался выстроить его, и вот решение нашлось. Пусть герои говорят сами за себя, я же буду приноравливаться к их манере, лишь иногда дополняя речи комментариями людей, для которых христианский образ жизни стал призванием и служением, – монахов и иерархов Церкви, обычных верующих людей.

Так предоставим же слово герою, устроившемуся на каменной скамье под великовозрастным масличным деревом, разросшимся неподалеку от входа в монастырскую гостиницу.

Он рассказал мне о загадочных, невероятных событиях.

Едва проснувшись, не успев толком разомкнуть глаз, я почувствовал запах дыма. Быть может, именно этот запах и разбудил меня. Где-то горело, однако дым не вызывал чувства тревоги. Странно, но запах казался мне смутно знакомым. Жгли что-то смолистое, но не хвою или можжевельник.

Стоило открыть глаза и посмотреть, что происходит вокруг, но я отчего-то медлил. Вдруг я услышал звук неторопливых и, как показалось, осторожных шагов. Они удалялись, пока совсем не стихли вдали. В тот миг я ощутил, что и озадачивший меня запах заметно ослабел, хотя все еще потягивало дымком.

Наконец, я чуть-чуть приоткрыл веки. Полумрак окутывал помещение, и только впереди светилась узкая яркая полоса солнечного света. Я лежал на чем-то жестком. Пошевелив пальцами, нащупал завитки шерсти и догадался, что подо мной шкура неведомого животного. Никакой одежды на мне не было. Лишь грубая, похожая на мешковину ткань по пояс укрывала меня.

Окончательно открыв глаза, с трудом совладавшие с хозяйничающим сумраком, я разгядел нависавший над ложем каменистый свод. Такими же были и стены, видимо, образованные в скале самой природой. Окна отсутствовали. Полоска света падала из единственного проема, почти полностью занавешенного. В противоположном углу на небольшом возвышении было установлено еще одно ложе. В его изголовье – мерцающая лампадка слабо освещала потемневший лик неизвестной иконы. В центре столь странного обиталища находилось подобие очага, сложенного из дикого камня. Но огонь в нем не горел.