Юрий Франк - Болезнь роста. избранные стихи

Обещания счастья —
красота и весна.
Жаль, восторг от причастья,
как и вся новизна,
выцветает за лето,
и на исповедь вновь
всех, чья песенка спета, —
осень ждёт и любовь.

Как заря – всегда светла,
молчалива – как могила,
ты – спасение от зла,
вечно движущая сила
для планид и для сердец…
В людях робко воплощаясь,
тише, чище наконец
души сделать их пытаясь,
ты одна даруешь мир,
только ты достойна власти!
О, живительный эфир!
О, любовь, ты – Бог, ты – счастье!

Золотая листва, золотая,
и видны сквозь неё небеса. —
То осенняя старость святая
прикоснулась к деревьям, кустам.

Старость та не мрачна, не глубока,
не костлява ещё, а мудра,
как душа, погулявшая много
и уставшая чуть… Мне пора
эта по сердцу больше, чем лето.
Грусть и память – приволье души.
На вопросы найдутся ответы,
и задачи возможно решить
призадумавшись… Через синь неба
в никуда устремив слабый взор,
я как вкопанный встану нелепо,
и прервётся пустой разговор…

Есть от природы добродетельные люди,
а есть с бесинкою в душе, – я из таких.
Скрывать не стану – нравом страстен я и труден,
хотя чертовски, словно омут, внешне тих.

Негармоничным гороскоп мой создан небом,
и осененьем вдохновенным – силам зла
обязан я 1 1 Согласно текстам Библии, за осенение отвечает Люцифер, «Херувим осеняющий» , иначе бы поэтом не был.
Стихи – они отнюдь не добрые дела,
а лишь слова… Но всё же, любящей душою
меня с рождения влечёт к себе лишь тот,
кто добродетелен, как ангел, кто к спокою
порой без слов мятежный дух мой приведёт.

Когда спокойствие мне сердце заполняет,
то счастье – быль, а не безумная мечта.
Да, добродетель скромно умиротворяет,
жизнь – лихорадка без неё и суета.

Агония огня… – Средь красных углей
дрожит и бьётся пламени язык.
И жалко жалят искры, если улей
из пепла – потревожит наглый взбрык
послушной кочерги… Так вдохновенье
порою гаснет средь прекрасных слов.
Огонь творенья тот – души горенье,
а ум – золу лишь ворошить готов.

Слово, как семя, посею в пространство,
глубже зарою, а дальше оно
пусть в тираже вырастает гигантском
или зачахнет в тени… Всё равно…
Да, всё равно от меня не зависит
слова судьба, как и судьбы людей.
Где-то в бескрайней неведомой выси
движет светила Старик-Чудодей.
Каждому мигу своё назначенье,
каждому делу – начало с концом,
каждой цепи – подходящие звенья, —
всё в этом духе… Побыть мудрецом
здесь постараюсь, Ему подражая.
Да и творил я, узрев эталон —
в Мире, где ада хватает и рая,
в Мире, где Слово посеял и Он.

Копала огородик свой старушка,
а где-то далеко промчался поезд,
в котором караульный ехал служка,
стрелявший больно метко и на совесть.
Шутя из автомата в воздух выстрел,
но пуля на излёте угодила
старушке прямо в сердце… Очень быстро
ушла из тела жизненная сила.
А служку присудили позже к сроку
за душу, что без умысла убита…
Откуда прилетит нам пуля рока
узнать нельзя, та тайна вечно скрыта
стечением случайных обстоятельств.
Копаешь землю иль стреляешь в небо, —
сведёт судьба тихонько, без ругательств
с ума, с прямой дорожки, с были в небыль.

Всему есть своё в жизни время,
не стоит сердиться на мир, —
живое, растущее семя.
В творении этом все мы —
частицы, и в силу природы
божественной – будет душа
не раз проходить через роды
и бренную плоть, чуть дыша,
в миру оставлять. Провиденье,
Создателя замысел есть
великий, – своё он творенье,
любя, умудрился заместь,
как тесто живое. Способность
китёнка стать мощным китом —
давно никому и не новость,
но чудо поистине в том,
что малое может в большое
созреть. Жизнь – движенье и рост.
А то, что зовётся душою, —
на шаре летит среди звёзд,
сменив легионы обличий,
и скоро сумеет понять:
сердиться на мир неприлично. —
Чтоб вырос цветок, – нужно ждать.
А что же потом?.. – Будет семя,
развития новый виток.
Всему в этом мире есть время,
всему в этой жизни есть срок.

Лишь Любовь, – суть души, – вечный Бог.

В глухой тайге на мох упало
мне прямо под ноги перо
иссиня-чёрное… Мне стало
подарком ворона оно.
Того, что меж тремя мирами
посредник вещий и мудрец.
Был белым, но ковчег вестями
не радовал и, наконец,
за то стал чёрным в наказанье,
чтоб людям не питать надежд,
увидев ворона… Познанье
одето в скорбь, и сих одежд
не снять пока… Никто не знает
того, что знать нам не дано.
И молча ворон улетает,
оставив мне своё перо.

Отдыхает земля, спит спокойно
под слежавшимся пухом снегов.
Сон, не смерть… О зима, мне так вольно,
на просторах твоих я оков,
как во сне, на душе и не чую.
Воздух чистый, морозный бодрит.
Хоть, признаться, тебя не люблю я,
мне по нраву скупой колорит
спящей мирно природы… Твой холод
бросит в дрожь, нарумянит лицо.
Пусть давно я уже и не молод,
краснощеким стою молодцом
пред тобой, о зима… Мне так вольно,
не волнуется сердце в груди,
не тоскливо ему и не больно.
Сон, не смерть… До весны не будить!..

«Французы обо мне какого мненья?
Что я за человек для них, скажи…» —
спросил Наполеон. Не без стесненья,
с улыбкой шутовскою, доложил
ответ сей адъютант ему: «Нет-нет,
подобного во Франции не слышал.
Вас богом величает громко свет
и дьяволом клеймит чуть-чуть потише,
но – человеком… Не зовёт никто».
Нахмурилось лицо под треуголкой
и с удивлённо искривлённым ртом
застыло вдруг в усмешке очень горькой.

Как будто с краешка могилы
давно смотрю на жизнь свою.
Скорблю по людям, сердцу милым.
Здесь, в непотерянном раю,
его предчувствуя утрату,
живу, как на похоронах.
Всё будто клонится к закату,
и превратится в тлен и прах
на самом деле… Но зачем же
мне наперёд носить печаль
и знать, что вовсе не безбрежен
поток живой, и невзначай
зачем мне думается грустно,
как будто в прошлое попал…
Хочу избавиться от чувства,
что скоро будет кончен бал.
Погаснут свечи непременно,
но мне бы вовсе позабыть,
что каждый танец во вселенной
вполне – последним может быть.