Юрий Франк - Апокалиптика. Стихи

Как зверю можно что-то объяснить?.. —
Пустое, он признает только силу.
Разумных рассуждений рвётся нить,
где острым когтем сам себе могилу,
нет, не копает – роет, рвёт и мечет
безумец дикий, сея страх и жуть…
Так в войнах убивают и калечат
друг друга те, в ком зверя злая суть
над разумом давно возобладала.
Животная грызня и кровь кругом,
и Бог на всё рукой махнул устало,
нет слов у Бога – душит в горле ком…

Пока Земля полна людским зверьём —
культ силы, власть и деньги не исчезнут.
Не купим, так заставим иль убьём! —
Девиз эпохи, падающей в бездну.

Зло снова рвёт друг другу глотки,
меж двух огней опять добро
распято… Голос тихий, кроткий
не слышен в звоне топоров,
кресты строгающих к могилам. —
Власть гонит в них народ войной.
А мать в безумии забыла,
что там, за вражеской стеной
другая мать ломает руки,
сынов взрастив на почве зла —
на культе силы… Жнёт лишь муки
и слёзы та, что не смогла
сберечь детей от веры дикой
в добро, фальшивое насквозь.
Ведь в каждой песне, в каждой книге
к борьбе, победе манит злость,
внутри сидящая наследством
от зверя тёмного… И вот,
в итоге всякий верит с детства,
что с кулаком добро живёт.
И снова рвут друг другу глотки
«за мать и родину» сыны.
А голос тихий, слабый, кроткий
не слышен в грохоте войны.

Сила не в правде, не в вере. Правда и вера – слабы.
Сила – в разбуженном звере, в ярости, гневе толпы,
всё сокрушающей, рвущей с воплем «Скорее распни!»
Сила – в глазах власть имущих, правду и веру они
важно на крест прибивают сильной своею рукой.
Только всегда воскресает гордость презревший изгой.
Сила не в правде, не в вере. Правда и вера – слабы,
как человек в лапах зверя, как Божий Сын средь толпы.

Псам отдали святыни,
свиньям бросили жемчуг.
В бездуховной пустыне
что-то призраки шепчут
о любви, только тает
шёпот в хрюканье с лаем.
Скотный двор процветает
между адом и раем.

В глухой тайге на мох упало
мне прямо под ноги перо
иссиня-чёрное… Мне стало
подарком ворона оно.
Того, что меж тремя мирами
посредник вещий и мудрец.
Был белым, но ковчег вестями
не радовал и, наконец,
за то стал чёрным в наказанье,
чтоб людям не питать надежд,
увидев ворона… Познанье
одето в скорбь, и сих одежд
не снять пока… Никто не знает
того, что знать нам не дано.
И молча ворон улетает,
оставив мне своё перо.

Приговорили к смерти лето,
а осень – стала палачом.
За ней зима крадётся следом,
убить готова… Нипочём
не догадаетесь, что зиму
весна утопит, как пить дать.
А за убийцу – лето примут…
И палача найдут опять.

Снотворная погода.
Как гири стали веки.
В глазури гололёда
асфальтовые реки.
Рой белых мух-снежинок
кружится в диком танце.
За стёклами машины —
деревья-оборванцы
мелькают в небе хмуром.
Ноябрьская пора,
нет, не идёт – прёт буром.
И с самого утра
асфальтовые реки
в глазури гололёда.
Как гири стали веки —
снотворная погода.

Космические вёрсты
хранят один секрет:
давно погасли звёзды,
и призрачен их свет,
который с опозданьем
доходит до Земли…
Мне призраки желанье
исполнить не могли.
Когда, сойдя с орбиты,
свет падал – был я рад.
Как мне казалось, видел
реальный звездопад.
Но был в плену иллюзий,
пустых, прозрачных грёз.
В созвездии Медузы
моём – давно нет звёзд.
Лишь мёртвое сиянье
средь моря темноты
несбыточных желаний,
несбыточной мечты.

На рогах Сатаны крепко держится нимб,
а меня, в лучшем случае, ждёт скорбный Лимб.

Нечаянно разлитый чай…
Необычайных чаяний
лишившись, чаю, невзначай,
и, кипятком ошпаренный,
поймал не мышь, а мысль за хвост —
да пропади всё пропадом!
Куда уж там – достать до звёзд.
Научен сладким опытом,
случайно чай разлив… Гляди! —
Мечта, растёкшись лужицей,
осталась в прошлом, позади,
и только кружка кружится,
как голова… Разлитый чай…
Необычайных чаяний
мечту испить – не привечай,
и избежишь отчаяний.

Забиваю в землю костыли,
и в асфальт, конечно, забиваю.
Мне кричат при этом: не пыли!
Я же продолжаю, словно сваю,
молотом лупить по шляпке гвоздь
от путей от железнодорожных.
Так и вымещаю с пользой злость, —
злюсь я на болванов всевозможных.
Синим и серебряным – кресты
я потом рисую, чтоб точнее
лазер бил, а не для красоты, —
красоту пускай наводят феи.
И ещё с треноги расстрелять
остаётся метко из прибора
мне пикетов маленькую рать
на домах, дорогах и заборах…
Много намалёвано крестов,
костылей, наверное, – до тыщи
для геодезических основ
я забил… – Ох, кто-то их поищет!

Всё в моих руках! – кричала кукла,
роль свою игравшая исправно.
Но, когда звезда её потухла,
стала вдруг судьбу винить… Забавно
видеть это сверху кукловоду:
солнца свет, и тот – себе в заслугу
ставят куклы, а за непогоду —
«роком злым» его ругают руку.

Деревья оголённые – как нервы,
прошили плоть бесцветную небес,
и травы сединой покрылись первой…
Шарм осени рассыпался, исчез.
Плаксива, холодна теперь природа,
старухой нервной смотрит, жизнь коря.
Смурная и дождливая погода,
последняя декада октября.

Копала огородик свой старушка,
а где-то далеко промчался поезд,
в котором караульный ехал служка,
стрелявший больно метко и на совесть.
Шутя из автомата в воздух выстрел,
но пуля на излёте угодила
старушке прямо в сердце… Очень быстро
ушла из тела жизненная сила.
А служку присудили позже к сроку
за душу, что без умысла убита…
Откуда прилетит нам пуля рока
узнать нельзя, та тайна вечно скрыта
стечением случайных обстоятельств.
Копаешь землю иль стреляешь в небо —
сведёт судьба тихонько, без ругательств
с ума, с прямой дорожки, с были в небыль.