Дан Борисов - Взгляд на жизнь, или Охота на птицу удачи

Не помню, кто из старших мальчишек придумал надувать лягушек.

Во время весенних миграций поймать лягушку совершенно не проблема. Игра состояла в том, чтобы соломинкой надуть лягушку через зад и отпустить в воду. Это получался шарик с ножками. Ни плыть, ни, тем более, нырнуть этот шарик не мог, только беспомощно кувыркался на воде. Ребятам было очень смешно. Я тоже надул одну лягушку и бросил в воду. Наверное, тоже смеялся вместе с остальными, но сейчас вспоминать это не то чтобы стыдно, неприятно.

На самом деле, мне кажется, что дети вовсе не склонны издеваться над животными – они делают это в стаде, в компании других мальчишек, чтобы порисоваться друг перед другом. Может не все, но подавляющее большинство.

Почему, например, собаки бегут за кошками и загоняют их на деревья? И что будет, если кошка не побежит от собаки? Никогда не видели? А ничего не будет. Они оба замирают на месте, принюхиваются и внимательнейшим образом разглядывают друг друга, а потом спокойно расходятся в разные стороны. Примерно то же происходит с маленькими детьми, когда они сами по себе сталкиваются с этим чудным, непонятным животным миром. Они застывают на месте, приоткрывают рот и внимательно смотрят на это чудо.

В первой книге я вспоминал свои первые встречи с этими чудесными созданиями: со злым котёнком в коридоре нашей коммуналки, с большими рогатыми жуками и шершнями на даче детского сада. Забыл только упомянуть, что на этой же даче я однажды поймал и так же долго рассматривал маленькую змейку. И вот что интересно никто из них меня не кусал и даже не проявлял никакой враждебности ко мне, совсем еще маленькому ребенку. Чудо оно и есть чудо. Может быть, они понимали, что они просто напросто искренне мне интересны и больше ничего? Что я не представляю для них никакой угрозы? Может, им тоже было интересно на меня посмотреть и себя показать?

Я говорил, что первый мой детский сад располагался рядом с «Уголком Дурова». Это замечательнейшее по своей доброте место существует и теперь. Там хранятся традиции старого доброго звериного цирка. Правда, я там не был очень давно, только иногда вижу телерепортажи оттуда. Может это и к лучшему – не разрушается впечатление детства.

При входе там стоял слон. Родители сажали нас к нему на согнутый хобот, и он качал нас на хоботе, как на качелях. Внутри маленького зданьица начиналось представление, из которого почему-то больше всего запоминается паровозик с вагончиками и его суетливые пассажиры – белые мыши и крысы.

Кстати, в девяностые годы моей дочери подарили белую крысу. Никогда не думал, что общение с крысой может доставлять столько удовольствия. Самое чудное у крыс это лапки, голые, пятипалые они очень похожи на человеческие руки. Схожесть животных с людьми всегда больше всего поражает воображение. Ну, ладно обезьяна, а тут крыса!

В те годы, приходя вечером домой с работы, я ужинал на кухне, а потом заваливался на диван у телевизора. Тут же из-под дивана выбиралась крыса, садилась рядом с моей головой и начинала что-то рассказывать. Это было так чудно и весело – она сидела, вытянувшись вверх, что-то пищала и жестикулировала руками. Я не говорю «лапами», потому что это действительно руки. Нужно было внимательно смотреть на неё и кивать, потому что иначе, если я её недостаточно выслушал, она забиралась ко мне на плечо, оттягивала рукой мочку и прямо в ухо начинала своё «ти-ти тирли-ти-ти». Только убедившись, что донесла до меня всю информацию за день, она опять скрывалась под диваном, где было её основное убежище от ревнивого Кинга и склад пищевых запасов.

Вообще-то она жила в аквариуме. Я для неё достал этот старый аквариум с антресолей, где он пылился бог знает сколько лет, отчистил и собрал, но под диваном ей было лучше. Оказывается, крысы живут совсем недолго. Слёз было на похоронах под окном!

А аквариум этот купил мой отец в тот год, когда мы переехали из центра на Сокол – места в квартире стало гораздо больше, нужно же было его задействовать. К аквариуму была подсветка, кормушка и еще какие-то приспособления. На дне лежали раковины, привезенные родителями из Гурзуфа. Из рыб в аквариуме плавали какие-то гупёшки и барбусы – ромбовидные полосатые рыбки. В один из выходных дней отец привез предел мечтаний тогдашнего юного аквариумиста – двух больших красных меченосцев. С них начался закат нашего увлечения рыбками. На следующий день меченосцы плавали кверху брюшками. Вскоре к ним присоединились барбусы. Дольше всех держались гупёшки, но и их не миновала чаша сия. Аквариум разобрали, сложили в мешок вместе с раковинами и прочим и убрали на антресоли. До появления крысы он только однажды еще выглядывал на свет божий, переезжая на антресоли в Бескудниково.

В московских квартирах у нас вообще с животными была напряженка – не было животных, даже рыбы долго не продержались. Ну, если не считать домашними животными клопов. Клопы переехали с нами на новую квартиру из М. Кисельного переулка в старом диване с валиками.

Поскольку на этом диване ночевал я, то больше всех мучили они именно меня. Не сказать, чтобы я их особенно чувствовал, но утром на простыне появлялись кровавые пятна и родители принимали меры. У нас был пузырек с темной жидкостью имевшей запах керосина. Отец говорил, что дело пахнет керосином и поливал щели дивана этой штукой под названием «дезинсекталь» через одеколонную пшикалку.

Клопы на некоторое время исчезали, но появлялись опять. Совсем они пропали только тогда, когда диван вынесли на помойку, заменив его на кресло-кровать.

Где я еще мог в Москве познакомиться с животными? Если только в зоопарке. Да, это было любимое место воскресных прогулок нашей семьи, одно из любимых, но московский зоопарк мне всё-таки не нравится. Там какая-то душная обстановка. Не знаю, с чем это связано, но звери кажутся недовольными. Зверей там жалко.

Почему-то в питерском зоосаде гораздо веселее. Мне кажется зверям там лучше даже, чем в Нью-Джерси, где они живут практически на свободе.

Одним словом, про зоопарк мне говорить не хочется.

Первые «свои» животные у меня появились в Туле.

На самом деле, понятие «свои» для живых существ весьма относительно. Вот, например, что говорит по этому поводу Лев Толстой от имени пегого мерина Холстомера:

«…для меня совершенно было темно тогда, что такое значили слова: СВОЕГО, его жеребенка, из которых я видел, что люди предполагали какую-то связь между мною и конюшим. В чем состояла эта связь, я никак не мог понять тогда. Только гораздо уже после, когда меня отделили от других лошадей, я понял, что это значило. Тогда же я никак не мог понять, что такое значило то, что меня называли собственностью человека. Слова: моя лошадь, относимые ко мне, живой лошади, казались мне так же странны, как слова: моя земля, мой воздух, моя вода.