Николай Коняев - Свет Валаама. От Андрея Первозванного до наших дней

Достоверно засвидетельствовано и о даре прозорливости, которым обладал преподобный Лев…

Поэтому, не опасаясь ошибиться, можно предположить, что, занятый раздумьями о устроении монастырской жизни, преподобный Лев прозрел в хромом одиноком паломнике не просто будущего валаамского игумена, а игумена, который необходим монастырю, которого монастырь ждет. И этому долгожданному игумену и поклонился со своими спутниками.

Разумеется, все эти предположения не имели бы никакого значения, если бы не могли мы заглянуть внутрь будущей судьбы Дамиана-Дамаскина.

Незримые, но удивительно прочные нити влияния преподобного Льва вплетены в нее.

Мы знаем, что духовником послушника Дамиана в Валаамском монастыре будет старец Евфимий, тот самый келлиарх Евдоким, что послужил причиной ссоры игумена Иннокентия и белобережских старцев. Через этого старца Евфимия, превращенного им из «внешнего монаха» во «внутреннего делателя», преподобному Льву предстояло воспитать и будущего игумена Валаамского монастыря Дамаскина.

Если же мы вспомним, что десять лет спустя, в 1827 году, в послушание к старцу Льву поступит в Александро-Свирском монастыре Дмитрий Брянчанинов, которому, в бытность его благочинным монастырей Санкт-Петербургской епархии, предстоит найти в 1837 году валаамского инока, способного стать игуменом монастыря, и он изберет именно Дамаскина, то остается только подивиться, как чудно устрояет Всемогущий Господь судьбы Своих избранников…

Сам Дамиан, изумленный знаками почтения, оказанными валаамскими старцами, не знал и не мог знать еще ни о старце Евфимии, ни о святителе Игнатии (Брянчанинове), которому в том году, когда состоялась знаменательная встреча, исполнилось всего только десять лет…

И тем не менее встреча произвела переворот в его душе. Не колеблясь, он повернул назад, чтобы увидеть Валаамский монастырь.

Чтобы понять, какого труда стоило ему это, достаточно вспомнить, что за спиной инвалида Дамиана оставалось нелегкое паломничество на Соловки, что никаких средств на плату за проезд и пропитание не было у него. Но Дамиан не задумывался над этим, он всецело уповал на милость Божию…

Будучи уже игуменом, приводя в порядок прежние и отстраивая новые скиты, Дамаскин, должно быть, снова и снова вспоминал о своем давнем паломничестве, снова и снова дивился свету, воссиявшему ему на его Пути на Валаам.

Такой лазурною бывает Ладога только в тихие летние дни… Подгоняемая легким ветерком, бежала по этой лазури сойма вдаль, туда, где смыкались воды Ладоги с таким же лазурным небом, туда, где скрыт Валаам…

Еще более усилилось сходство воды и неба, когда приблизились к Валаамским островам. Здесь, в озерной лазури, отражались белые стены вознесенного на плечах гранитных кряжей монастыря, и отражения эти были похожи на проплывающие по небу белые облака…

«Как легкое бремя на плечах гиганта» возносился к небу Спасо-Преображенский Валаамский монастырь. От него разбегались дорожки и тропинки к монастырским скитам и пустынькам… Самый большой скит – Всех Святых…

Будущий валаамский игумен шел по лесной дороге и узнавал всё… И скалистые берега протоки, врезающейся в остров… И сосны, точно на полочках, вставшие на гранитных уступах… И нагретые солнцем, выходящие из-под земли каменные плиты-луды… И даже сумерки под лапами старых елей…

И радовалась, ликовала душа, словно узнавала самое родное.

Долго-долго стоял Дамиан возле сосны, разглядывая ее мощные корни, почти целиком вытолкнутые из скалы, но продолжающие цепко держаться за нее.

– Что, брат, – услышал он за спиною голос. – Не надумал ли остаться в монастыре?

Дамиан обернулся и увидел монаха…

Опираясь на клюку, он стоял на тропинке.

– Желаю, батюшка, остаться… – сказал Дамиан, поклонившись. – Да не знаю, где Бог благоволит.

– А ты, брат, у нас оставайся… – сказал монах. – У нас тут три рода жизни.

– Как это? – удивился Дамиан.

– Три… – подтвердил монах. – Сначала у нас в монастыре трудятся, потом – в скиту, а после – в пустыни. Оставайся, брат… Я тебе свои четки отдам. Десять раз читай «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго», и один раз «Богородице Дево, радуйся…» – до конца.

И он протянул Дамиану четки.

Поклонившись, Дамиан взял их. На Валааме все старцы ходили с такими четками, и теперь и Дамиан оказывался как бы принятым в их число.

– Спасайся, брате! – сказал он, и стало так легко на душе, как никогда еще не бывало.

– Христос посреди нас! – ответил монах, осеняя себя крестным знамением.

– Есть и будет… – сказал Дамиан, и тяжело вздохнул, отстраняясь от чудесного мечтания.

– Отче! – сказал он. – А с кем еще можно посоветоваться на пользу души?

– К отцу Евдокиму сходи, брате… Великий старец – отец Евдоким…

– Да станет ли говорить со мною он? Кто я такой есть – крестьянин неграмотный…

– Не бойся… – сказал монах. – Отец Евдоким сам знает, с кем говорить. Недаром его «духовной удицей» зовут…

Дамиан не мог знать, что старец Евдоким, в недавнем прошлом «внешний монах», обучался внутреннему деланию у белобережских старцев, встреченных им на пути из Соловков. И Евдоким ничего не знал о пришедшем к нему посетителе, но, подобно старцам на дороге, земным поклоном приветствовал Дамиана.

«От его смирения я так растерялся… – рассказывал годы спустя игумен Дамаскин. – Только и мог сказать: желаю спастись, научите!»

– Научим, брат, научим… – ответствовал Евдоким, и слезы «сердечного умиления» оросили его лицо.

Поговорив «на пользу», уже прощаясь, он благословил Дамиана идти к игумену Иннокентию и проситься в монастырь.

Игумен Иннокентий принял Дамиана…

До Рождества Христова Дамиан тачал в монастыре сапоги, а под Новый год отправился домой. Для пострижения в монахи требовалось увольнение от – так называли тогда крестьянскую общину – мира.

Но Дамиан давно уже ушел из крестьянского мира, совершая паломничества по монастырям, и мир легко смирился с потерей калеки.

Как только вскрылись реки, на барках с хлебом, Дамиан отправился в Петербург. Отец благословил его на прощание иконою, а потом версты три шел по берегу, кланялся и кричал:

– Прощай, Дамианушка! Прощай!

Вот еще раз поклонился и скрылся за пригорком…

В записях рассказов игумена Дамаскина, напротив эпизода прощания с отцом, сделана приписка: «Всегда, как о. Дамаскин вспомнит про это, и заплачет».

Вот так и совершилось расставание с миром .… Грустно и слезно. Зато Валаам встретил будущего игумена звоном колоколов.

Получилось это так…