Николай Коняев - Свет Валаама. От Андрея Первозванного до наших дней

В Петербурге Дамиан ожидал на подворье оказии, чтобы добраться до монастыря. А тут приехал монастырский казначей Арсений за ризами, пожалованными монастырю императором Александром I.

Отец Арсений и захватил с собою Дамиана.

Царский дар, как и положено, встретили в монастыре благовестом. Под этот радостный перезвон колоколов и вошел в монастырь новый послушник.

Долги зимы на Валааме.

Уже апрель наступает, а все еще, скованное льдом, стоит озеро. Снег лежит и на скалах. Все бело. Из белизны – темная паутина кустов, темные вертикали гранитных плоскостей да еще лишь припушенные снегом ели и сосны. Без леса совсем тоскливо было бы на Валааме.

Но трудно, трудно растут тут деревья на каменистом грунте, в северных холодах. Сто лет надобно сосне, чтобы достичь нормальной высоты, и почти всегда, как утверждает «Валаамское слово», «преодолев в своей молодости тягости северной жизни, заболевает дерево сердцем, и в старости, а не редко и в зрелом возрасте, сокрушает его сильная ладожская буря».

И не только деревья.

Иные «внешние монахи» тоже не выдерживали душевных, насылаемых врагом рода человеческого бурь… И падали они, подобно заболевшим сердцами деревьям, и великая печаль наступала в монастыре.

«Был пустынник Порфирий, – пишет в своем отчете о Валаамском монастыре святитель Игнатий (Брянчанинов), – живший, как и прочие Валаамские пустынники, самочинно, занимался умною молитвою и пришел в высокое о себе мнение, якобы он свят. Однажды осенью, посетив скитских старцев, хотел возвратиться в свою пустыню и сказал старцам: пойду через озеро. Они не советовали ему пускаться по озеру, которое только лишь встало, но он ответил: “А как же древние святые отцы ходили по водам, ведь и я уже легок стал”. Сколько ни уговаривали его старцы, он не хотел послушаться; спустился на озеро, сделал несколько шагов, лед под ним подломился, и он потонул, прежде нежели могли подать ему руку помощи. Другой старец, Серафим, хотел устроить себе келию непременно в скале, в таком месте, где озеро имеет до двадцати сажень глубины, упал в пропасть, и тело его едва могли отыскать для погребения».

Самочиние, указывает Игнатий (Брянчанинов), губительно для монаха. Берясь по своему произволу за высокое делание, легко впасть в прелесть, или пьянство, или прочие слабости.

«Относительно прелести, были на Валааме разительные случаи: при игумене Иннокентии, некоторый самочинный подвижник, многими почитаемый за великого святого, видел различные явления якобы Ангелов и угодников Божиих. Однажды, после такого явления взошел он на колокольню, и егда братия выходила из трапезы, вдруг подвижник бросился с колокольни и, ударившись о помост, разбивается до смерти».

Не таков был Дамиан.

Путь внешнего, для чужих глаз делания, был не для него.

«Поселившись окончательно в обители, по увольнительному свидетельству, Дамиан с этого 1820 года положил твердое основание своей подвижнической жизни, – сказано в его составленной на Валааме биографии. – Быстро, внимательно и разумно проходя все возлагаемые на него послушания, восходил новоначальный брат от силы в силу».

Согласно «смиренной науке отцов», нельзя достичь подлинного смирения и повеселеть евангельской детской радостью без обретения совершенной невменяемости. Невменяемость, по учению преподобного Варсонофия Великого, значила «считать себя за ничто, считать себя землею и пеплом, ни с кем не сравнивать себя, и не говорить о своем добром деле: и я это сделал».

Как вспоминал потом сам Дамаскин, имена отца Феодора и отца Леонида постоянно были на устах его духовного наставника, и на основании этого можно предположить, что «смиренную науку отцов» старец преподал и новоначальному брату, чтобы он «восходил от силы к силе».

Столь же уверенно можно предположить, что Дамиан был предрасположен к усвоению «смиренной науки» и своим характером, и своим воспитанием…

И все же, даже учитывая это, смирение молодого послушника, «совершенная невменяемость», достигнутая уже в самые первые годы монастырской жизни, поразительна…

К великому сожалению для нас, восхождение новоначального брата от силы в силу совершалось прикровенно, и мы не можем найти никаких подробностей этого. Впрочем, понятно, что если бы все детали были зарегистрированы, вероятно, это уже и не было бы духовным восхождением.

В.И. Немирович-Данченко в книге «Мужицкая обитель» приводит любопытное свидетельство монастырского старожила: дескать, из-за кособрюхости, Дамиану поручали из черных работ самые грязные.

В достоверности этого свидетельства сомневаться не приходится, но, перечитывая воспоминания самого Дамаскина, невозможно обнаружить ни единого намека на какое-либо притеснение или обиду…

Также безропотно, как нес послушания на хлебне и в конюшне, принял Дамиан послушание рабочего нарядчика.

Можно было считать новое послушание «повышением», «признанием». Но для Дамиана оно оказалось труднее прежних. Одно дело, молча, «считать себя за ничто», и совсем другое – командовать другими послушниками… Ведь искусство и сладость монашеской жизни как раз и заключаются в полном отвержении собственной воли.

Тем не менее Дамаскин справился и с этим очень нелегким послушанием и получил следующее – еще более трудное. Игумен Иннокентий поручил ему охрану монастырского острова. Охранять остров требовалось от браконьеров и контрабандистов, везших на Валаам запрещенные здесь табак и вино…

Тут надо сказать, что Валаам в то время служил еще и местом ссылки священников и монахов, совершивших достаточно серьезные прегрешения…

Называли их «подначальными».

Как писал святитель Игнатий (Брянчанинов), подначальные, «живя противу воли на Валааме, не перестают скучать, негодовать на продолжительность службы, на строгость устава, суровость места, износить языком разврат и кощуны, живущие в его сердце, уныние свое и расстройство переливать в душу ближнего. Ужасно и достойно сожаления образцом отчаяния служат два подначальных иеродиакона Иосиф и Матвей: никогда они не исповедаются и не причащаются Святых Тайн, никогда, ниже в светлый праздник Пасхи, нельзя их принудить придти в церковь: живут как чуждые Бога и веры, предаваясь гнуснейшим порокам. Лица их – подобные случалось мне видеть между каторжными в Динабургской крепости».

В монастырском жизнеописании игумена Дамаскина сказано, что «в этом новом послушании ревностный Дамиан много раз подвергался опасностям от чухон, приезжавших тайно стрелять дичь или рубить лес на Валааме, которые нередко в него стреляли, но Господь хранил раба Своего и Дамиан оставался невредим».

О браконьерах-чухонцах сам Дамаскин не вспоминал, зато любил рассказывать, что настоятель, игумен Иннокентий, вполне на него полагался. Для объезда островов в распоряжении Дамиана находилась лодка, верховая лошадь и работник, которого звали «француз».