Михаил Вострышев - Светлая Пасха. Семейное чтение

Сообразно намерениям приготовления к Великому посту, Церковь в течение сырной седмицы не сочетает браков, в среду и пятницу не совершается Литургия, а вместо нее читаются Часы. Также в среду и пятницу, как и во все дни Великого поста, в храмах с коленопреклонением произносится покаянная молитва преподобного Ефрема Сирина: «Господи и Владыка живота моего…»

Кроме того, в каноне среды для примера и поощрения приготовляемых к посту, прославляются ветхозаветные святые, пребывавшие в подвигах поста. В пятницу вспоминаются крестные страдания Спасителя, в субботу творится память всех преподобных отцев, в подвиге просиявших. Святая Церковь одновременная поучается у святых, живших прежде нас, и обращается к ним за сугубой молитвенной поддержкой во дни Великого поста.

Господи и Владыка живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми. Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему. Ей, Господи, Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь.

Масленица. Русский народ, справляя стародавний языческий обычай, готовился к шумному веселью. Но благочестивые люди уже с половины недели начинали готовиться к великим дням поста и покаяния. Со среды начинались Прощеные дни. Сам великий государь являл своим подданным пример благочестия. В среду он посещал ближайшие монастыри: Чудов, Вознесенский, Алексеевский и другие; прощался с братией, с больничными старцами и жаловал им царскую милостыню. В следующие два дня, четверг и пятницу, царь отправлялся в загородные монастыри: Новоспасский, Симонов, Андроников, Новодевичий и другие. В Новоспасском монастыре покоились предки благословенного Дома Романовых. В субботу государь, окруженный боярами, и патриарх с Освященным Собором приходили для прощения к царице. Она принимала их в своей Золотой палате, где и происходил обряд прощения.

В воскресенье, главный Прощеный день, рано поутру до совершения божественной литургии патриарх, предшествуемый соборным ключарем, который нес крест и святую воду, приходил во дворец «прощаться» с государем. Вместе с патриархом шли митрополиты, епископы, архимандриты, игумены и весь Освященный Собор, то есть высшее духовенство. Государь встречал первосвятителя в Столовой избе. После обряда прощения с духовными особами государь совершал тот же обряд с дворовыми и служилыми чинами. К государю справа и слева приближались первостепенные бояре. Один из них держал государя под правую руку. Бояре, окольничие, думные дворяне и думные дьяки, стольники, стряпчие, дворяне московские, жильцы, головы и полуголовы стрелецкие и всех приказов дьяки и подьячие по чину подходили и целовали государеву руку.

В московских храмах уже благовестили к божественной литургии. После литургии и полуденного отдыха вечером государь, сопровождаемый боярами, окольничими, думными дворянами, стольниками и прочими шествовал в Успенский собор, где совершался святейшим патриархом обряд прощения по церковному чину. Диакон возглашал ектении. После молитвословия государь приближался к патриарху и, произнося слово прощения, целовал святой крест. Затем то же самое совершали все духовные и светские власти. Прямо из собора государь шествовал в сопровождении всех высших чинов прощаться к патриарху, как бы возвращая утреннее посещение. Для государева посещения у патриарха убиралась сукнами и дорогими коврами Крестовая палата. Там уже ждали царского прихода митрополиты, архиепископы, епископы, архимандриты. Словом, весь Освященный Собор. Первая встреча происходила на сенях. Патриарх встречал государя посреди Крестовой палаты. Благословив государя и приняв его под руки, патриарх шел со своим державным гостем на обычное место, где возглашал «Достойно» и «Приходную молитву», после чего давал благословение государю и всем своим гостям. Государь садился на большую лавку на южной стороне палаты. Патриарх на восточной стороне, на лавке под образами. На лавке у северной стороны – бояре. У дверей палаты становились по чину стряпчие, стольники и прочие. Начались «прощальные чаши». После «прощальных чаш» бояре и прочие чины по указу государя выходили в сени. Оставляло под конец палату и высшее духовенство. Государь и патриарх оставались совершенно одни с полчаса времени. Затем палата вновь наполнялась всеми присутствовавшими при обряде. Патриарх снова возглашал «Достойно» и затем «Прощальную молитву». Благословив государя и гостей своих, патриарх отпускал всех. Из Крестовой палаты государь шествовал в Чудов и Вознесенский монастыри. В Благовещенском соборе он прощался у святых мощей, в Архангельском – у гробов родителей и предков.

Во дворце государь прощался с ближайшими к нему особами, с «комнатными», равно как и со всеми лицами, служащими у его государева двора.

Наконец, в этот великий Прощеный день великий государь вспоминал и тех, кто, может быть, более всего нуждался в прощении. Начальники всех приказов докладывали ому о «колодниках, которые в каких делах сидят многия лета». Весьма многим государь изрекал освобождение. Так заключался этот знаменательный день.

Наступил последний день масленицы. Последний день дозволенного веселья. Всей семьей мы ждали, когда к дому подкатит традиционная тройка, чтобы ехать кататься по Черкизовскому валу и бульвару.

Был легкий мороз, казалось, что совсем не холодно, но когда долгожданная тройка появилась и встала напротив наших ворот, то у коренника, вскидывавшего к дуге голову так, будто он хотел откинуть шевелюру, или будто ленты, повешенные на дугу ради масленицы, ему мешали, я увидел вокруг ноздрей комки инея, и понял, что это мороз и такой иней будет у каждого из нас. Мне всегда нравились заиндевелые брови и волосы на висках и краях шапки.

Сели, шаля. Шалости начались уже с одевания. Когда кто-нибудь опаздывал, мы нарочно прятали его варежки, и, к нашей радости, он суетливо начинал их искать и спрашивал у нас: «Ну, скажите, спрятали ведь? Да?» А мы, все отъезжающие, в том числе и мама, которая не ехала с нами, а только нас заботливо провожала, смеялись и кричали: «Да нет же, ну, скорей! Ехать надо, а тут варежки!» Варежки, наконец, находились, и это вызывало еще больший смех. Мы, толкаясь, стараясь посадить друг друга в снег, выскакивали к розвальням, где на облучке сидел кучер в тулупе, подпоясанный веревкой и в шапке-ушанке с опущенными, но не завязанными «ушами». Повалились в розвальни на сено под нескончаемые напоминания мамы: «Осторожнее! Не упадите! Вы уж (к кучеру) не гоните!»