Михаил Вострышев - Светлая Пасха. Семейное чтение

Обессиленная горем, она рвалась на гору, где воины приготовлялись поставить крест, очевидно тяжелый, потому что с трудом поднимали его с земли.

А она, как безумная, вперив взор, казалось, не на крест, а в толпу, его окружавшую, была похожа на львицу, на глазах у которой убивают ее львят.

Две девушки вели ее под руки, сдерживая ее порывы и стараясь удержать на месте. Вдруг…

Толпа, как морские волны, заколыхалась на горе. Пронесся шум голосов. Вверх поднялись три креста.

Огромны они. Их перекладины вырисовывались на свинцовом небе, будто руки, распростертые для проклятия или благословения. Три тела висели на этих крестах, напряженные, с окровавленными руками и ногами.

Поднимавшаяся на гору, стала метаться и, простирая руки к одному из распинаемых, проговорила:

– Сын мой! Сын мой! Пусть за муки твои и они погибнут в муках! Пусть на глазах у них замучат их детей, сестер и матерей!..

А казненные – высоко над толпой. Они как бы окаменели, умерли. Будто не чувствуют боли, страданий близких, насмешек; висят на крестах нагие, с распростертыми руками, обагренные кровью. В открытые их груди и колени впились веревки, а из рук и ног торчат пробившие их гвозди. Время от времени высоко поднимались их груди, чтобы захватить побольше воздуха. Глухой хрипящий звук вырывался из этих грудей, а на посиневшие щеки падали слезы. За собой у них был целый ряд ужасных дней. Да, поистине ужасных, потом – восход на Голгофу, наконец – муки распятия. Долгие часы мучений и, наконец, самая ужасная смерть. Ведь они должны были умирать под наблюдением праздной толпы, которая с любопытством присматривается к их малейшему движению и прислушивается к их стонам и жалобам. Они, как разбойники, должны были умереть самой постыдной и тяжелой смертью, осмеянные о поруганные даже в свои последние минуты…

У одного из них, распятого посередине, глаза были открыты, глаза, смотревшие с каким-то царственным спокойствием, с невыразимой любовью. Он смотрел долго. Сначала на город, вырисовывавшийся вдали, потом на толпу людей, собравшуюся сюда. Сначала боль отразилась в Его глазах, а потом – о, чудо! – чисто отцовская любовь.

Белое, как алебастр, выделялось Его тело на темном дереве креста. Руки, пригвожденные к перекладине, висели ровно и не корчились. Казалось, Он благословлял и палачей, и поносивших Его, и этот город, и весь мир, живых и мертвых, правых и виноватых.

Его голову, приподнятую с нечеловеческими усилиями, окружал терновый венец. Быть может, на другой голове этот венец и вызвал бы насмешку, но на Его не вызывал даже улыбки, означая только страдание и действительно царское достоинство. Этот венец был похож на диадему, а капли крови – на рубины.

Иногда казалось, что во взгляде Распятого светится какая-то непонятная сила, божественная, что уста Его раскрываются, чтобы отдать повеление, и это повеление раздастся как гром, потрясет землю до основания и заставит всех людей преклонить головы перед Тем, Которого они теперь распяли.

Однако, время от времени в этом взгляде потухал огонь. Какая-то мгла заслоняла его, и физическая боль заставляла опускать веки. Они опускались без всякой жалобы, без стона и слез, будто Он Сам приказал пробить Себе руки и ноги гвоздями, будто все это Он раньше предвидел, будто все свершилось по воле Его.

– Иисус! Царь Иудейский! Пророк! – рычала толпа.

Распятый открыл глаза. На мгновение, но только на мгновение, в них отразилось выражение силы и всемогущества.

От ветра вдруг зашатался крест. Дрогнуло тело и, опускаясь вниз, раздирало кровавые раны. Уста как будто зашевелились, но не издали ни звука.

Сжав кулаки, толпа со злобой смотрела на Него, а Он смотрел на эту толпу, как смотрит царь на раболепных придворных. Как бы считая собравшихся, взор Его блуждал по сторонам. Наконец остановился на женщине, которая так отчаянно рвалась к кресту одного из распятых разбойников. Он взглянул на эту женщину, и она, будто почувствовав этот взгляд, оторвала свой взор от креста разбойника и дикими, полными отчаяния глазами посмотрела на Него. Взора их встретились. По Его немому велению женщина смолкла и стояла неподвижно, будто ее приковала к месту какая-то сверхъестественная сила.

У среднего креста стояла еще Женщина. Не молодая, но прекрасная, без кровинки в лице, с черными прекрасными глазами, устремленными в небо, поверх распятых. Она заломила руки, и в Ее фигуре отразилось больше страданий, чем в фигурах висящих на крестах. И больше было в Ней спокойствия, чем в тех несчастных, которым малейшее движение доставляло несказанные муки. Однако уста Страдальцы не произносили проклятий, руки Ее не простирались к толпе с угрозой. Молча слушала Она брань окружающего народа, скрип крестов и стоны распятых. Но слышала ли Она все это?.. Быть может, совсем не слышала.

Иногда казалось, что только тень Ее стоит у креста, а Сама Она исчезла где-то в пространстве и носится уже высоко-высоко над землей, над земной скорбью, над людскими страданиями…

«Но кто Она, кто?» – задавала себе в душе вопрос мать разбойника, когда ее взгляд невольно останавливался на этой Женщине. Что-то тянуло ее к Ней, что-то говорило, что в Ней одной она найдет для себя утешение. С боязнью и покорностью смотрела она Ей в глаза, но чувств этой Женщины не могла понять.

– Что это за Женщина? – спросила она у проходившего мимо воина, но тот ничего не ответил.

– Разве ты, Лия, не знаешь? – сказала одна из поддерживающих ее. Это Мария из Назарета, Мать Иисуса из Галилеи.

И указала на Распятого на среднем кресте.

– Это Мать Его, Мать! – повторила Лия, будто желая убедить себя в истинности этих слов.

Она сразу почувствовала, что один вид этой Женщины, стоящей против нее, производит на нее удивительное впечатление, что страдания, разрывавшие ее грудь, стихают, успокаиваются.

Нет! Разве в самом деле утихли ее страдания, несмотря на то, что там, на кресте, в страшных муках умирает ее сын?.. Нет! Она слышала, как что-то еще рвется у нее в груди, но уже не могла ни рыдать, ни проклинать, ни истерически цепляться за поддерживающих ее. В ней будто что-то оборвалось.

Вдруг она вспомнила, что Распятого посередине она уже видела когда-то. Вспомнила, что она шла за ним вместе с толпой, чтобы посмотреть на этого Пророка, о Котором говорили все в Иудее. Он говорил Своим кротким спокойным голосом, какого она еще никогда не слышала, и говорил такие слова, которые врезались в ее память, хоть она и не вполне понимала их значение.

Между горой Фавор и Генисаретским озером толпа остановилась, устремив на Него свои взоры, а Он смотрел на них, как теперь с креста, и говорил: «Блаженны плачущие, потому что они утешатся; блаженны алчущие и жаждущие правды, потому что они насытятся; блаженны вы, если вас будут гнать и поносить…»