Галина Барышникова - Мастерская сновидений

Скажи, есть ли более безрассудный человек, чем я? Я ложусь спать с твоими книгами, обнимаю их и чувствую отзвук – ты тянешься ко мне: через все свои листы, через все строки – каждым листом и каждой строкой. Спасибо.

Я открываю твои книги – и захлёбываюсь от счастья родства и однородности. Когда я произношу твоё имя – к горлу комок. Так всегда было. Ещё с ранней юности. Антуан. Я говорю это слово, и тело моё отзывается, узнавая тебя. Ты сделал меня писателем, раньше, чем я сама это поняла. Может быть даже раньше, чем я прочитала тебя впервые. Просто тем, что когда я родилась, ты уже был. Мне часто говорят: что ты пишешь? Не бывает таких характеров, нет таких мужчин, кто бы чувствовал так нежно и глубоко. А я открываю тебя и знаю: можно чувствовать ещё нежнее и ещё тоньше – и эту Землю, и женщину… Ты смотришь со своих звёзд, со своих крыльев на Землю и чувствуешь её маленькой хрупкой девочкой; ты говоришь о женщине, как о неисчерпаемой и могучей, но такой трепетной планете…

Когда я хочу, чтобы мне меня рассказали, я открываю твоего «Южного почтового», и в каждой строчке знаю – ты говоришь со мной. Много дней я провела в дневниках Бетховена: как могуч и как одинок был этот человек. Меня потрясли его письма к несуществующей и вечной возлюбленной «Mein Engel, mein alles, mein ich» (Мой ангел, моё всё, моё я). Он искал её образ, как потом будет искать Блок образ вечной женственности… Зачем я это говорю? – Я думаю, что ты… да, что ты писал мне, как пишут письма, как пульсирует сигналами Земля в беспредельность Неба. И я услышала.

Это так смешно, нет! это так горько: вокруг меня так много людей, так много близких, но нет никого, роднее тебя. Мы касаемся друг друга через страницы, смотри – я глажу рукой строки, которые ты написал, а значит – наши руки встречаются.

Маленьким девочкам нужно рассказывать сказки, говоришь ты, и я сажусь вечерами, свернувшись в калачик под одеялом, словно эта маленькая девочка – я, и слушаю твои сказки. Спасибо. Так бережно ко мне ещё никто не относился.

Иногда я узнаю тебя в других людях, и мне кажется, что ты не стал звездой, как когда-то мне думалось, а пролился золотым дождём на Землю, которую так любил. И я узнаю тебя, по каплям собирая твой образ, и бесконечно люблю тех, в которых есть частичка твоей души.

Лети, Антуан, лети.

Я верю в многомерность Бытия, как верил в неё ты, и я знаю, что в одной из складок времени есть пространство, где ты пишешь свои удивительные книги. Чтобы в нерадостном декабре мне было, с кем поговорить и почувствовать себя нужной. Лети, Антуан, лети…

Он не смог дождаться утра, взяв трубку, он набрал её номер: ты одна? – Да. – Через сорок минут он уже звонил ей в дверь с сумкой на плече и с бульдогом под мышкой. Так они перестали встречаться и стали жить вместе.

Что такое – воспоминания так и лезли сегодня в голову, видно день такой. Жорж налил себе стакан кофе. Вода в чайнике уже остыла – получилась бурда. Он залпом выпил весь стакан и пошёл спать. Как хорошо, что сегодня суббота, подумал он, ложась на смятую постель. Было ощущение, что он не спал всю ночь, тогда как… Интересно всё же, куда это он каждую ночь мотается? Рядом лежал бульдог и тяжело дышал, приоткрыв глаза. Старый пень, казалось, наблюдал за ним из сонной стороны сознания. Он был толстый, прожорливый, поспать любил ещё больше, чем поесть, и с годами это усиливалось. Но был удивительно предан. Предвосхищая все эти качества, одиннадцать лет назад, ещё в младом щенячестве пса, Георгий назвал его Санчо Панса.

Было семь часов утра, когда Георгий, сладко обняв подушку, засыпал. Это час, когда нормальные люди уже просыпаются или готовы проснуться, а люди творческие, осознав всю усталость от прожитой ночи, только погружаются в сладкую истому сна. На другом конце города Сандра тоже почувствовала усталость и решила, что раз этот день принадлежит ей, то и распоряжаться им она будет по своему усмотрению и в своё удовольствие: спать, отвечать на звонки, а если кто придет, с тем угощаться и поздравляться – шампанское и торт в холодильнике, фрукты в вазе на столе. Очень давно она никого специально не приглашала – кто любит, тот вспомнит. А остальное – игра в хороший тон. Она подушилась новыми духами и легла в постель.

На это субботнее утро у Петра Александровича были большие планы. Позвонила Людмила Сергеевна, они должны встретиться, но это, по существу, будет деловая встреча. Они пойдут в гости к их общему коллеге – профессору психологии Григорию Еремеевичу Катаеву. Дело в том, что сны зелёной волны, снившиеся на протяжении всей жизни, а также сон, приснившийся накануне, чрезвычайно его взволновали, но необыкновенно обрадовали Болдыреву. А Григорий Еремеевич считался лучшим специалистом в области сновидений. Он вёл тренинги, постоянные семинары. Надо сказать, что Пётр Алексеевич до недавнего времени относился ко всему этому скептически, и жизнь его с самого рождения была посвящена строгой материи. Ну, почти с самого рождения… есть вещи, о которых он предпочитал не думать и не вспоминать. Так же, как существуют вещи, которые неистребимо жили в нём и не поддавались ни времени, ни возрасту. Так, он никогда не забывал, что он – сын репрессированных родителей. Может быть, он бы и забыл об этом, но проверить этот факт не представлялось возможным – государство напоминало об этом постоянно – так, по крайней мере, было в начале его жизненного пути.

Может быть, и сложилась бы его жизнь по-другому, если бы сорок два года назад не зарубили его на вступительных экзаменах на химическом факультете. Он был такой не по возрасту маленький: голодное детство, работа с дедом на заре, за три часа до школы. Он собирал велосипеды, а дед их продавал – на то и жили. А, может, в его росте виновата генетика – тогда он точно не знал, ведь своего отца он не помнил – дело не в этом. Факт в том, что когда он вышел к доске и стал отвечать билет, со стороны комиссии раздалась реплика: смотрите, молекула молекуле отвечает. Экзаменаторы засмеялись. Преподаватель, крохотная женщина, которую действительно, как позже выяснилось, на кафедре уже давно называли молекулой, вся вспыхнула. И как бы замечательно не отвечал Петя, его это не спасло. Чтобы пройти по конкурсу, нужны были все пятёрки, а «Молекула» решила отомстить ему, неизвестно за что, вероятно за напоминание о себе, и влепила ему по химии, по профилирующему предмету четвёрку. Сколько же было слёз! Украдкой, чтобы никто не видел, утирал он ручьи в тенистом саду университета. Прощай мечта, прощай проект биохимического двигателя! Последние годы он только и жил этой мечтой – абсолютно нереальной, совершенно сумасшедшей. Он мечтал выстроить космодром, где бы всё питание шло за счёт биоэнергетики человека. В этом была и сверхнадёжность – никогда не будет недостатка в топливе, пока есть на борту хоть один человек, а во-вторых, сверхсекретность – вводились коды всего состава, и никто из посторонних не смог бы попасть даже на территорию космодрома, не то что в ракету. Химия была его страстью. Химия была его кошмаром – сколько раз он просыпался ночью: то не сходились формулы, то уже выстроенный космодром смывало волной и уносило в море. И теперь всё пропало! Из-за какой-то «Молекулы»… Неожиданно кто-то положил руку ему на плечо. Петя обернулся – это был профессор Грандовский – знаменитый Грандовский.