Галина Барышникова - Мастерская сновидений

– Потрясающая честность! А что нас в лучшем случае вздёрнут на заре, а в худшем – зажарят на закате – это тебе не приходило в голову?

– На всё воля Господня! – Борлей отвратительно закатил глаза к тёмному и низкому потолку.

«Да, каков у него Господь, таковы и небеса, – подумал Георг. – Интересно только, уж не ангелом ли он себя возомнил? Ангелом… Ангелом… Господи!» И тут словно вспышка молнии осветила его сознание: он вспомнил всё: сон! Не может быть!

– Может, может! Наконец-то ты вспомнил обо мне, – рядом с ним на сыром полу сидел Ангел Азриэль. – Бог ты мой, как же у тебя болит голова! – Он потёр собственную голову. – Подожди, дай я. – Азриэль поднёс руку к затылку Георга. – Теперь я смогу тебе помочь. Да и себе тоже.

– Ты что, всегда был рядом?

– Ну да, после того, как твой ангел ушёл, прислали меня.

– То есть как это – мой ушёл?

– Долго рассказывать, потом сам всё поймёшь, ты сейчас лучше на приятеля своего посмотри. Он-то точно решил, что ты спятил – сам с собой говоришь. А тебя я без слов пойму, ты же знаешь.

Борлей действительно забился под настил, служивший постелью, и из-под рук, закрывающих лицо, наблюдал за Георгом.

– Как они вас, видать, покалечили! – сердобольно сказал он.

– Всё нормально, Борлей. Что ты там говорил о чести и храбрости?

– Да вам, это, наверное, уже и не пригодится. Я хотел сказать только о том, что господин Пьер всегда говорил, что смерти нет, и что путь к бессмертию всегда лежит через победу над собой, над собственным страхом. Я даже в книжке его прочёл, что раньше такие испытания проводили – страхом. Но к больным-то это не относится. – Покосился на него Борлей.

– Да. Пьер говорил, что смысл твоей жизни выявляет то, что ты больше всего боишься потерять. – Казалось, Георг не обращал никакого внимания на намёки Борлея.

« Точка смысла всегда лежит в точке страха. Старый закон. Запомни его», – произнёс Ангел. Георг только кивнул. Но сам себе разъяснил: боишься потерять семью – смысл твоей жизни лежит в семье, боишься потерять дело – …, боишься за свою идею – …, за душу – … Ну, в общем, всё понятно.

– И ты считаешь, что нам не следует спасаться? – рассеянно спросил он.

– А вы чего-то боитесь? – лукаво посмотрел на него Борлей.

– Нет. Только я не вижу прока в бессмысленной смерти. Глупо взойти на гору, с которой ты увидел свой путь, и тут же умереть. Чтобы опять целую жизнь карабкаться? Всё заново? Бессмысленно. Мы ещё так мало чему сумели научиться…

– Вы точно так считаете? – на пороге стоял монсеньёр Гекат Буало де Жарди. – Отведите в камеру пыток вон того молодца. Он ведь пока не знает, что является ценой за предательство и глупость? Быстро! – отдал он приказание двум монахам.

Борлея схватили за руки и повели. Он не сопротивлялся. Только, обернувшись к Георгу, произнёс: «Кто не усомнится – тот и пройдёт. Смерти нет – есть только страх и ошибки. Передайте господину Пьеру, что я не подвёл его».

– Глупый фанатик! Что вы с ним сделали? Такого парня мне испортили! Хотя, – монсеньёр хитро прищурился, – он сам не знает, кто его истинный хозяин. Как, впрочем, и вы – совершенно не знаете, кто ваш истинный друг.

– Уж точно не вы, – произнёс Георг, смело глядя на Геката де Жарди.

– Кто знает? Вы ещё новичок, если считаете, что у человека могут быть враги или друзья: и те, и другие являются его испытанием.

– Так учит Святая Церковь?

– Вы так и не поняли этого урока. Туда же! – Громко произнёс монсеньёр, кивнув монахам. И Георга повели, фактически потащили к выходу. Он едва успевал передвигать ногами. Голова гудела, несмотря на старания Ангела. Кстати, где он? Георг обернулся: на его плече, изрядно уменьшившись, восседал как ни в чём не бывало его милый Азриэль.

«Всё в порядке», – подумали оба.

Когда Георга ввели в камеру, предназначенную для пыток, Борлей уже был подвешен на цепях за ноги над бочкой. Два монаха крутили жуткое заржавелое колесо, периодически опуская страдальца в воду. Борлей был на редкость вынослив. Вся его пышная чёрная грива, густые брови – такие, что глаз фактически не было видно, – худое иссохшее тело (он был раздет, одежда грязной грудой валялась на полу) – всё было струящимся и стекающим. Борлей превратился в сплошную каплю. Но молчал.

На противоположную стену за руки и за ноги подвесили Георга. Они смотрели друг на друга. Только один из них был вверх ногами. И это было не очень удобно. Их оставили наедине. Георг раскачивался на цепях.

Душно. Тошно. Да что там, просто больно. Очень. В мозгу стучало. Он слышал внутри себя эти приливы жизни. «Значит, жив», – отстраненно подумал он. И тут какая-то волна поднялась в нём. Он громко начал читать:

Борлей опасливо смотрел на Георга. Тот расхохотался.

– Не бойся, я совершенно нормален. Только человеку необходимо переключать внимание, чтобы не сойти с ума от боли. Например, сейчас мне лучше думать, что я раскачиваюсь на качелях, что я ребёнок, и что мне весело, чем осознавать, что я в камере пыток, а завтра меня сожгут на костре.

– А меня сегодня, – проскрипел Борлей.

– Ну, тебя-то поделом. Всё-таки не я тебя выдал, а ты нас, не забывай об этом. Кстати, а куда ты дел мои записи? Я их в камине спрятал. А? Куда, я спрашиваю!

Борлей не отвечал.

В этот момент дверь в камеру открылась, и на пороге появился монсеньёр с монахами, те держали в руках факелы. Вскоре монсеньёр велел снять с цепи Борлея. Тот уже был без чувств. Монахи зачерпнули воды и плеснули ему в лицо. Но это не подействовало – видно привык к водным процедурам. И к чему только человек не привыкает!

Пока монахи с ним возились, в камеру тихо вошёл перепачканный в саже человек, и что-то прошептал на ухо монсеньёру. Тот вышел и долго отсутствовал, а когда вернулся, Борлей уже сидел на полу с открытыми глазами. Монсеньёр показал ему небольшой кожаный мешочек, видимо, туго набитый деньгами.

– Борлей Лорелли, это всё, что мы нашли в бывшей лаборатории Георга д' Меербена и вашего господина, – монсеньёр не удержал ухмылки, – и вашего господина Жан-Пьера Оверни. Это ваши законные сбережения, и вы вправе найти им любое применение – сжечь в камине или организовать собственную лабораторию.

– Спасибо. Оставьте их для вашей собственной лаборатории, – съязвил Борлей.