Симона Гауб - Письма самому себе

Но ты его не слышишь. Ты даже не знаешь, есть ли в твоем теле такой философ. Смотришь только на космос вокруг, где вращаются другие планеты, из камней, газа или льда, то светятся, то смердят, и на каждой умирает Бог.

***

«Человек – система, даже его сознание – это не целое, неизменное, оно может состоять из нескольких частей, поэтому Эго – обреченная на жалкое существование структура, цепляющаяся сама за себя, и этим препятствующая собственному развитию.

Надо понимать – что ты Бог для всех своих тел, и судьба и развитие каждой клеточки в тебе зависит от твоей воли к эволюции. Как в протестантизме – ты можешь трудиться, поститься, молиться и слушать радио радонеж, но если на тебя не снизойдет благодать божия, то ты не спасешься.

Так же и клетки твоего организма и части сознания могут молиться, поститься и слушать радио радонеж, но если ты Великий Мудак и не хочешь развиваться, то им хана, как и тебе. Ты их Бог, но ты такой плохой Бог, который умер или ничего не делает, и все что в тебе есть – не спасется, несмотря на все старания.

Да что я все время скатываюсь в рассуждения о Боге?

Как будто нет на свете больше ничего интересного.

Удивляюсь многогранности прошлого.

Иногда его хотелось вернуть, была такая тоска, по тем кухням, по тем темам, то тем эмоциям, по тем людям. Но вообще, чаще всего, прошлое возникало вспышкой в голове, сбрасывая на меня ворох разноцветных звуков, красок, мыслей, точек зрения, всё это скорее уносило за собой, поражало своей ни на что не похожестью, чем расстраивало своим отсутствием в настоящем.

Люди сильно поменялись, мир как будто бы поменялся тоже, но нельзя было сказать наверняка – так ли это, может, это только ты, ты сам, почему-то перестал писать стихи, отодвинул подальше волшебство, перестал смеяться над глупостями и уделять время малому.

В жизни стало мало дурости. Дурость – это когда ты нерационально используешь свои ресурсы, относительно твоей цели и цели человечества.

Только дурости хочется такой, чтобы приносила радость, а не просто была глупой. Может быть, сделать себе на лето шапочку из фольги?

Конечно, как раньше, не устроить тусу, не напиться там, не болтать всю ночь о вечном, и о невечном, это уже выпало из картины мира, ты понимаешь, что это бессмысленно, что если тебе не интересно с людьми на трезвую голову, то с ними, скорее всего, вообще не стоит общаться, но вот бы… Вот бы взять эту атмосферу, и положить её прямо сюда, и желательно, чтобы ты это чувствовал не один. И не с призраками бурной молодости, для которой двери были открыты настежь и окна. А были вокруг такие же все неприкрытые, тошнотворные, честные, не обточенные волнами жизненных неурядиц.

Да это они только в прошлом такие. Ты строй, строй своё настоящее, надо просто найти правильный баланс между дуростью и безупречностью, надо просто уметь включить в голове у себя в нужный момент молодой mode, чтобы раз – и ты мыслишь снова категорично, беззаветно и наивно, но от этого такая свобода! Она там, в будущем: все дороги, ни одна из которых не пройдена, открыты перед тобой, и ты пьян скорее от этого ощущения, чем от чего-то ещё.

Ты велик своей дуростью, прекрасен, мил, смешон, дышишь полной грудью, черпаешь воздух, искрящийся вокруг мечтами, как амброзию, как сладкий нектар. Надежды – драгоценные камни, ты не видишь ни их очертаний, ни их непрактичности, а только на стене – блики, когда в них играет свет. Как на стене той пещеры, где один английский философ видел тени людей вместо людей, ты видишь солнечных зайчиков, преломленных твоими надеждами. Тебе плевать на европейскую философию, ты знаешь, что истина не в книгах, и не в вине, а в тебе самом. В глазах людей вокруг. Она живая, трепещет, как маленькая птичка, в клетке из слов.

А теперь и ты – та самая птичка, больше, чем смотрящий на неё. Теперь надежды – всего лишь ограненные прозрачные камни, и их отблески не играют от солнечных лучей на стене, потому что ты эти камни заполучил, изучил и спрятал в коробочку.

Грусть не проходила несколько дней, как я рассчитывал, зато только сегодня, в теплый снежный вечер, на фоне совсем уже отчаянных мыслей, пришла Муза. Осенняя, она – яблоко в мокром снегу, её глаза искрятся спокойной мудростью, когда за шиворот проникает влага из воздуха. Она баюкает и поёт под колокольчики, ксилофон и шарманку, музыкальная шкатулка, в которой хранилась осень.

Хотя на календаре середина зимы, в самое её сердце ни с того ни с сего ворвался тоскливый и романтичный октябрь, с желтыми листьями, лужами, грязными машинами, осенним нежным солнцем и клетчатым шарфом. Октябрь вживился в меня и запел, по рукам бегали мурашки.

Как хорошо, что есть такие дни, оазисы среди бескрайнего сухого холода, среди потерь, разочарований и серости, среди прутьев клетки мыслей, в обыденной безмятежности. Большим взрывом вылетело из небытия ленивое солнце, и пообещало теплые дни.

В воздухе витала паника, кризиса или войны, а я так остро понял, что даже не знаю, к кому можно будет прижаться в самую холодную из ночей этого года, и чьи слова могут пролиться на душу бальзамом сладкого забытья, детским чувством защищенности. На чьей груди можно будет, не сдерживаясь, не играя во взрослого, разреветься?

Я не столь наивен, чтобы полагать, что вовне существует кто-то, кто успокоит, обнимет и прикроет большим крылом, это всегда только ты, сам. Если хочешь чего-то, дай это. Если есть потребность, значит, есть возможность, значит, тема важна, значит, это ружье висит на стене в начале пьесы, только стрелять из него нужно самому. Для тех, кто не будет хвататься за это событие, как за последний глоток воздуха. Для тех, кому это нужно меньше, чем тебе.

***

Если ты завтра проснешься,

а утро будет коричневого цвета, просто знай,

я тебя люблю, хотя мне тоже бывает тяжело.

Если схватит тоска за горло, смотри на солнце,

даже если его не видно, оно существует,

иногда этот факт нуждается в принятии на веру.

Если поднимется страшный ветер, вырывающий провода, крошащий границы, просто позволь ему унести твою боль.

Если ты одинок, радуйся, у тебя есть космос.

Если ты не один – у тебя как минимум два космоса.

Если не веришь в себя и запутался в собственных отражениях, сделай глубокий вдох, и позволь себе побыть всем и ничем.

Если ты завтра проснешься, просто знай —

я люблю тебя.

Жила была такая женщина, Н – недосягаемая всегда и во всём. Она была и старше, и опытнее, именно в тех вещах, в которых мне хотелось, и выше ростом, и проще, и роднее себе самой. Когда мне было пятнадцать, мы познакомились в интернете и общались по переписке.