Борис Жук - Исповедь дурака. Как я ушёл от «нормальной» жизни и стал счастливым

Эта идея была для меня как глоток свежего воздуха. Внутренне я с ней немедленно согласился: действительно, – зачем терпеть какие-то ужимки и тратить деньги на репетиции, если можно свободно творить самому!? Да ещё с таким-то умудрённым жизнью товарищем. Но вслух я сказал, что подумаю.

На репетиции я больше не ходил, на концерт, где выступала команда, – тоже. По телефону гитарист хвастался мне, как лихо они отыграли, говорил, что теперь их точно заметят… А я сказал, что хочу делать другую музыку и ухожу. Он не слишком уговаривал меня остаться – особых сожалений не было.

Так в моей жизни остался единственный друг, кроме которого никого не надо.

Мы стали встречаться в квартире Антона. В основном – когда жены не было дома. По идее – чтобы делать музыку. В действительности мы просто сидели у компа, выпивали, закусывали и беседовали обо всём на свете. Я впервые встретил человека, с которым можно говорить обо всём, не опасаясь задеть неудобную или болезненную тему. И постепенно задавал всё более откровенные вопросы.

Антону нравилось быть в роли учителя. С энциклопедической уверенностью он мог прояснить суть любого явления. А фактами своей биографии, которая казалась мне крайне насыщенной по сравнению с моей собственной, Антон делился с особым удовольствием, которое иногда пытался скрыть за маской равнодушия или цинизма.

Потеря девственности в тринадцать лет, секс в университете, эротические эксперименты с болью, уличные драки в рядах неофашистов, внутривенное употребление веществ, нанесение шрамов самому себе – на всё это мне никогда не хватило бы смелости, потому рассказы Антона шокировали и впечатляли до дрожи.

– Как вспомню всё, что натворил – так получается, что я вообще дьявол во плоти, – говаривал он с совершенно беззлобным лицом, сияя самодовольной улыбкой.

Я списывал всё на то, что Антон принадлежал к казацкому роду. Казалось, что широта его русской души, ущемлённая отсутствием шашки и резвого боевого коня, находила выход во всяческом бунтарстве и мракобесии. Я особо ценил эти качества, которых никогда не наблюдал, общаясь с белорусами.

У моего старшего товарища обнаружилась огромная коллекция книг, игр, фильмов и музыки. Все они соответствовали его особому мировосприятию, которое я называл про себя «страшненьким». Антону нравилось всё плохое: коварные злодеи из фэнтези, безумцы из ужастиков, маньяки и их жертвы, несчастные случаи, низкобюджетный арт-хаус, чёрный юмор, порно с извращениями, нацистские эксперименты над людьми, антихристианские журналы, шумная и параноидальная анти-музыка, хип-хоп с пошлыми текстами, хентай… Но вместе с тем старший товарищ был эталоном учтивости и интеллигентности, обладал утончённым чувством стиля и безукоризненным вкусом. Да и вполне народное чувство юмора было ему не чуждо.

Всё это многообразие раскрывалось передо мной постепенно. Мне никак не удавалось понять Антона, уместить его образ у себя в голове – одно не стыковалось с другим. А ему нравилось разрывать мои шаблоны восприятия. Я каждый раз уезжал домой слегка шокированный, будто в очередной раз лишённый ментальной девственности. Раздираемый между нежеланием когда-либо снова соприкасаться с этим странным, скользким и туманным существом с одной стороны и приятным чувством разрушения внутренних барьеров с другой. А также с новой музыкой в наушниках.

Потом в жизни Антона началась чёрная полоса: его уволили с работы, начался процесс развода с женой и делёжка квартиры. Спонсировал алкоголь теперь исключительно я. Мы стали больше молчать. Комната постепенно заполнялась хламом, пустыми бутылками, немытой посудой и следами ссор. Антон почти постоянно был на взводе и норовил учинить какое-нибудь мелкое хулиганство. Меня это пугало, и я старался его успокаивать.

Зато моего товарища пробило на творчество. В кои-то веки он стал снабжать меня своими недоделанными композициями, а я пытался их развивать. Результаты действовали на приунывшего от бракоразводных разборок Антона ободряюще. Но ни одну композицию мы так и не довели до конца.

Несмотря на это, благодаря связям Антона с представителями отечественной альтернативной культуры, нас стали приглашать на фестивали экспериментальной музыки. Подготовка к ним главным образом состояла из долгих обсуждений концепции выступления за выпивкой. А вся музыкальная часть делалась на скорую руку в последний день. Антон каждый раз утверждал, что над чем-то кропотливо работает, а когда я приезжал к нему, сообщал что-то вроде: «Вчера до трёх ночи сидел. Утром послушал на трезвую голову – всё не то. И удалил на фиг».

Приходилось экстренно сочинять что-то вместе. Благо в нашем жанре это требовало больше везения, чем композиционных навыков. У Антона на удивление удачно получалось, нажав несколько раз на кнопку «random» (выставляя параметры виртуального синтезатора случайным образом), получить интересное звучание. Будто незримая сила Хаоса помогала ему.

Несколько раз мы выступали с видеорядом, которым занимался исключительно я, корректируя свои усилия в соответствии с критикой старшего товарища. Так у меня появились навыки видеомонтажа.

Я относился к выступлениям весьма ответственно. У меня исподволь складывалось впечатление, что Антон – ленивая жопа и паразит, за которого мне постоянно приходится отдуваться. Возникли сомнения: стоит ли общение с такой сложной, противоречивой личностью и причастие к элитарной индастриал-культуре вложенных в это времени и средств? Тот факт, что я идеализирую друга в своих глазах становился всё более очевиден.

В условиях холостой тунеядской жизни Антон плавно превращался в ностальгирующего задрота-анимешника. Он играл в старые игры, пересматривал свои любимые фильмы, потреблял терабайты «кавайного» контента и постоянно пил, чтобы хоть как-то поднять себе настроение. Моё уважение к нему постепенно улетучивалось. Я хотел развивать наш музыкальный проект, а он на моих глазах деградировал перед компом. Если раньше наше общение в основном сводилось к его «лекциям» и моим «поддакиваниям», то теперь я начинал откровенно дерзить.

Антон сперва реагировал вяло, но потом стал проявлять ко мне новый, неожиданный интерес. Во-первых, внезапно признал во мне гения, а во-вторых, – предложил пожениться! Он признался, что я – единственный понимающий его человек в этом мире, и что кроме меня ему никто не нужен. Что характерно, я мог сказать о нём то же самое – поэтому перспектива заключения брака (разумеется в какой-нибудь европейской стране, где это возможно), казалась привлекательной. Но даже без этого жить с лучшим другом мне хотелось больше, чем с родителями.