Борис Жук - Исповедь дурака. Как я ушёл от «нормальной» жизни и стал счастливым

Через «Каучсёрфинг» мне легко удалось найти вписку, а в качестве попутчицы со мной согласилась ехать С. – подруга моей психоделической знакомой Ани. У девушки был опыт автостопа, а я её всё время смешил – поездка обещала быть лёгкой.

Начитавшись книжек Кротова, я считал своим долгом рассказать о себе, своей поездке и прелестях автостопа каждому водителю – как бы расплачиваясь беседой за проезд. С. изрядно задолбалась выслушивать эту историю в каждой новой машине.

Доехали мы легко и довольно быстро. Нас приняли в шикарной трёхкомнатной квартире, в тот же вечер познакомили с культурной жизнью города, а ночью я пытался приставать к С., но дальше рук дело не пошло.

На следующий день мы отправились на меловые карьеры, искупались и обнаружили, что совершенно забыли про питьевую воду. Прохожие согласились поделиться живительной влагой при наличии тары. Я живо подхватил валявшуюся в кустах водочную бутылку и нам налили в неё. Таким мне и запомнился тот день: я с «бутылкой водки» на фоне белых берегов и бирюзовой воды. Потом мы изучали город. Хаотично слоняться по незнакомым переулкам; спускаться к набережной по ложбинкам среды корней огромных вековых деревьев, нависающих высоко над головой; наблюдать как воруют тросы под мостом; удивляться, что выходящие из транспорта передают свои билеты входящим – всё это и многое другое мне чрезвычайно понравилось. Удивительным казалось всё: старинные костёлы, фрески с забавными ангелами, растения, клумбы, запчасти от неведомых огромных машин, маршрут автобуса «Роддом – Мясокомбинат»…

Я планировал наслаждаться городом ещё неделю, а С. собралась домой уже через день. Было страшновато оставаться наедине с незнакомым городом, хозяйкой квартиры, у которой явно не ладилось с личной жизнью, а ещё больше – ехать обратно в одиночку. И я поехал вместе с С., сделав вид, будто уже насытился впечатлениями, получил от поездки всё, что хотел, устал и вообще взял с собой мало денег. Остаток отпуска я тупо просидел за компом, не сумев и не осмелившись спланировать никакого другого путешествия.

А потом мне приснился страшный сон, будто я повторяю как мантру вопросы: «как устроен я» и «как устроен мир»? Передо мной разворачивается картина: множество вращающихся в объёме светящихся колец – каждое состоит из кубиков. На грани каждого кубика – видеоролик, в котором показан какой-то эпизод из жизни. Многие ролики похожи, но всегда хотя бы чуть-чуть отличаются по сюжету – повторяющихся нет.

Я смотрю и пытаюсь описать словами то, что происходит, чтобы запомнить:

«Ощущение полной упорядоченности происходящего – это механизм, в котором всё взаимосвязано и нет места случайности; времени нет – движение непрерывно и происходит за счёт того, что каждое событие передаёт свой результат в качестве аргумента следующему событию и так по кругу…»

Картина постепенно упрощается, детали пропадают одна за другой. Исчезает свечение колец. Фон становится равномерно чёрным. Между кубиками становятся заметны промежутки. Часть колец растворяется совсем.

Мне становится всё сложнее подбирать слова, будто мои мысли исчезают вместе с деталями картины. В центре, между оставшимися кольцами, становится заметен какой-то примитивный механизм из двух шестерёнок. Потом исчезает всё, кроме него. Я оказываюсь не способен думать – только смотреть.

Затем пропадают и шестерёнки, и я. Будто плотно сомкнулись веки. Абсолютная чернота. Ничто.

Я проснулся с тяжёлой головой, чувствуя себя паршиво, как будто отравился, и решил сходить на кухню выпить воды.

Пережитое легло на душу тяжёлым грузом:

– Если всё упорядоченно и предопределено, значит ничего изменить нельзя – зачем тогда вообще жить, вращаясь на этой карусели?

С этой мыслью я взобрался на подоконник настежь открытого окна. Но почувствовал какое-то странное «поле», как будто стягивающее меня обратно. Это было воспринято как вызов, и я ещё сильнее подался вперёд с твёрдым намерением упасть. Но напряжение «поля» усилилось и вернуло меня обратно – я физически не мог ему противостоять.

– Вот так. Действительно ничего нельзя изменить. Даже выпасть со сраного второго этажа, – подумал я и пошёл спать.

Весь следующий день мне было не по себе. Я исступлённо бродил возле сортировочной горки, лежал на лавочках у коллектора и не понимал – как жить дальше. Это было ужасно – знать, что всё в жизни уже «расписано» до самого конца, что я – лишь заводная марионетка, и что выхода нет. И что мне даже не удастся рассказать об этом кому-то – выйдет так же, как с окном.

«Это всего лишь сон», – пытался убедить себя я, но пережитое было слишком реальным, пропущенным через себя. Я и сам стал другим – будто меня разобрали на запчасти, собрали заново, но самое важное вложить забыли. Слёзы катились из глаз от безысходности.

Но потом я вернулся к работе и повседневным делам. Они постепенно втянули меня в себя, а чувство бессмысленности предначертанного бытия осталось позади. Со временем я даже постепенно переосмыслил откровения той ночи в позитивном ключе: если ничего изменить нельзя, значит можно действовать смело и не раздумывая – ведь «неправильных» решений не бывает!

Шёл второй год работы по распределению. Нагрузка на проекте росла. Часто приходилось задерживаться, задачи были скучные – совсем не творческие, игры делать было некогда. Возродивший мою мечту Прохор уволился и ушёл на фриланс, к тому же, сейлс-менеджер, курировавшая наш проект, ушла в декретный отпуск, и мне пришлось взять на себя часть её отчётности.

Меня одолевали препаршивые настроения. Жизнь казалась серой, один день был похож на другой. Я иногда выпивал прямо с утра, а по дороге на работу громко слушал в наушниках харш-нойз, «чтобы окружающим тоже было плохо», и читал отзывавшуюся моему состоянию «Тошноту» Сартра, что только усугубляло ситуацию.

Меня стали посещать размышления о смысле всего сущего: кто я, зачем живу, что потом? Чувствовалась нереализованность творческого потенциала, который я не очень результативно пытался выразить в музыке после работы. Идеи становились всё примитивнее и тускней. Болели спина и голова, начал дёргаться глаз, появились признаки геморроя. Образ одинокой жизни и смерти на хуторе снова сделался крайне привлекательным. Самоубийство тоже выглядело вполне приемлемым вариантом – я понемногу изучал в интернете наименее хлопотные способы.

Сердце грела только одна идея, которую поселил во мне Прохор, – идея об «освобождении», до осуществления которой оставался ещё год. Уволиться, начать своё дело, осуществить, наконец, уже почти забытую мечту. И больше никогда не работать на дядю, на пятидневке, в опостылевшем офисе.