Саид Абишев - Ничего здесь да! Сказка путешествий

На спинке детской кроватки – на каких-то мельчайших движениях мастехина, разлитой краски, растворителя и лака передана и тревога ожиданий, и надежды – светлые! – этих двоих, выбравших непростой и неизведанный путь.

Это лучший портрет, который только можно представить.

Тут надо еще еще один момент добавить.

Омская арт- и музыкальная тусовки всегда нравились мне своим стебом, постоянной готовностью проверить самолюбие на протыкаемость.

Когда я подвел одного своего друга к картине и объявил (видимо, это у меня несколько пафосно получилось) – вот картина Артура Муратова! – друг тут же выдал, не предваряя наркозом:

– А я думал – это кусок дерева в лужу зеленой краски упал, а ты его на стену повесил.

Это, в последствии, не помешало им подружиться.

Артур рисует чем угодно и на чем угодно. Дон-Кихот нарисован на спинке детской кроватки. Фон – краски, намешанные растворителем, а сами персонажи созданы необычно. Артур находился в поре крайнего безденежья, потребность рисовать заставляла использовать все, попадавшее под руку. Краска, струйками которой отрисованы персонажи, намешана из остатков лака для ногтей.

Однажды – дело происходило в лихие 90-е – наш общий друг-музыкант Князь шел в 5 утра по центру Омска с какого-то квартирника, где он выступал. Подумал – не зайти ли к другу-художнику неподалеку. С пустыми руками было неудобно, магазины же были еще закрыты, да и денег на них не было. Князь оглянулся и увидел табличку на учреждении. Табличка выглядела хорошим поводом для раннего визита – у нее была хорошая рамка, а рамка для художника – это святое.

В итоге из таблички вышла двойная польза – рамка отлично подошла к уже готовой картине, а на самой табличке Артур нарисовал еще одну.

И спустя десятилетия искусствоведы будут отчаянно ломать голову над происхождением надписи на обратной ее стороне:

Областная природоохранная прокуратура.

После этого я повесил несколько его картин у себя в офисе – небольшая минивыставка. Это произвело настоящий фурор, ко мне стали заходить сотрудники соседних офисов и некоторые картины были куплены в первые же дни. Но когда я заметил, как к «Ангелу» стал присматриваться один из моих приятелей, не выдержал.

Радостное лицо, радостный вдох облегчения после сорванной зловещей маски. Ненравоучительная притча о природе наших пороков – к нам он приходит демоном; проверив людей искушениями, оставшись наедине – становится счастливым: Мир устоял!

Каждый вечер, когда офис пустел, я подходил к картине и разглядывал ее – неупорядоченные, казалось бы, широкие мазки, в которых, тем не менее – неслучайность, уверенность, яркие, чистые эмоции и, самое главное – мощное движение, освобождение, избавление от тяжкой обязанности, детские брызги радости и огромная ЛЮБОВЬ!

Я пытался понять – как этот беспредельно широкий – как сам Артур – букет чувств проник на поверхность обычной фанерной доски, как ощущаю энергию картины, почему у меня – и посетителей моего офиса – возникает кристального блеска восторг.

– Если я упущу эту картину – не смогу простить себе до конца дней, – решил я и поехал к Артуру. Мы недолго, по-дружески, поторговались и теперь – вот уже почти 20 лет картина висит у меня, по-прежнему приводя в восхищение и меня, и моих гостей.

Однажды к нему пришли устроители – пригласить поучаствовать в выставке.

– Да вы возьмите вон ту раму, повесьте на стену, напишите – здесь должна быть картина Артура Муратова! – и эта рама займет первое место!

Если не знать Артура, не видеть его картин, если отделить его слова от него самого, от интонаций (в которых – ирония, самоирония и много-много всего) – я соглашусь с вами, дорогой читатель – бахвальство чистой воды, ноздревщина. Однако ж – нет, не бахвальство и не ноздревщина…

– Артур, вот конкретного же сходства нет?.. – стою я у картины.

– Зачем?

– …а люди себя узнаЮт! Я вот заехал – Чешков как живой!

Чешков – наш давний хороший друг, юрист. Артур подарил ему картину, три персонажа на картине: разъяренная жена (в бигудях и скалкой в руке, этакая фрекен Бок), сам лукаво улыбающийся Чешков – в дверях (точно угадывающийся на картине, хотя, повторюсь, портретного сходства никакого, но безупречно воспроизведен образ), заявившийся заполночь в обществе юной прелестницы. У прелестницы на глазах – повязка, в одной руке – меч, в другой – весы. Богиня, т.е., правосудия.

– Как живой, – соглашается Артур, – вот видишь, какой добрый Чешков получился – дорогая, у меня есть другая…

Подмалевываение, чай, опять подмалевывание.

– …Мне доброта нужна, бесконечная причем… Все творчество вокруг – продукт одиночества и молчания!

– Да?

– Меня можно во всем упрекать, только не в отсутствии работоспособности! А значит – надо работать. Причем – конца и края не вижу.

Артур действительно много работает – комната уставлена картинами. Каждая – разная. Со своей бездной эмоций. Букеты – яркие, широкие, щедрые (как, собственно, и он сам), моря – не айвазовские по точности, но в этих морях – и стихия, и ветер, и брызги. И Любовь, Любовь, Любовь…

Есть у него безумная (совершенно безумная!) картина – Голгофа. В багровых тонах изображен корабль, парусник на деревянных колесах; корабль тяжело толкают люди, в людях – обреченность и понимание, что кроме них – никто этот корабль не повезет на себе. И радость скорого избавления от этой доли. И важность, чтобы корабль оказался там, куда его, торопясь изо всех сил, толкают эти обреченные. И на марсе мачты – впередсмотрящий, который, похоже, уже различает конечную цель. А на корабле том, вместо мачт – три распятия…

Моя знакомая, купив у Артура картину (осень, желтые цвета, речка – она течет там, журчит, честное слово!), говорила мне при каждой встрече:

– Я сейчас с работы домой тороплюсь, быстрей-быстрей захожу – а там… – в блаженстве закатывает глаза и трепетно выдыхает – ПАХНЕТ КАРТИНОЙ!..

Я ее хорошо понимаю – у меня дома пять картин Артура, я себе не представляю дом без них. В каждой – настроение, история, безупречность…

– Артур, почему ты рисуешь пальцами?

– Если между мной и холстом окажется кисть, то это будет ложь…

Дамир – младший брат Артура. Одномуратец.

Когда-то он купил небольшой домик в частном секторе и сделал из него собственную галерею «Кучум».

Оказавшись впервые в Кучуме, мне попался на глаза загадочный деревянный ящик-сундучок, из фанеры, полувоенный, явно из-под какого-то набора инструментов. Он самодовольно блистал мраком свежевычищенного кирзового сапога, сверху также самодовольно обозначаясь обычной железной дверной ручкой. И если сам по себе, являясь предметом достаточно необычным, он вероломно будил желание его открыть, но это желание было управляемым, то вот именно эта провокативно приглашающе изогнутая ручка подрывала все устои приличия и… Словом, тот, у кого хоть раз в присутственном месте зачесалась спина, меня поймет.