Саид Абишев - Ничего здесь да! Сказка путешествий

Ящичек я открыл. На дне лежали два пера, огарочек свечи и вырезанная из книги карта какого-то острова:

– Это черный ящик Икара, Саид, – по виду Дамира можно было понять, что он полностью удовлетворен моей неуклюжей прямолинейностью, с которой я попал в подготовленную им ловушку.

Стол-гороскоп, лопата с краником, прожектор в небо… Какие-то невероятные игры воображения автора с воображением зрителя – в которых стеб и сарказм крепко замешаны с мудростью и проницательностью, а откровенная «простоватость» прикрывает чисто восточную хитрость и одновременно – вызов. Эдакая смесь интеллектуальных шахмат с интеллектуальными же наперстками – дескать, вот же, все мои фигуры на виду, все прозрачно, выигрывай. Если сможешь.

Кручу-верчу, обмануть хочу. Опять иероглиф.

И – все-таки – картины, картины, картины…

– Почему вы с Дамиром такие разные? – спросили Артура в одном интервью.

– Понимаете, Дамир движется из Азии, а я – из Европы, из городу Парижу. Вот где-то посредине мы и встретимся.

Артур рисует пальцами, разлитыми красками, растворителем. Дамир в своих работах использует жесть, дерево, какие-то предметы – чайники, лопаты, игрушки.

Забор, превращенный в арт-объект «Стена Моррисона» – гурманское удовольствие для поклонников групы «Doors».

Стена Моррисона.

Работы Дамира – это переплетение смыслов и, как и полагается при такой камасутре, рождение смыслов новых. Такой сложный монтаж, прямо по Эйзенштейну. И без попытки понять этот монтаж, разглядывание картин Муратова-младшего лишит вас тонких удовольствий.

Приезжая в Омск, я жил в Кучуме.

Кучум.

На пластинках – серия картин с ангелами. Однокрылый ангел, Двухкрылый ангел и так далее – до Семикрылого.

Получается – спал я и просыпался в окружении ангелов.

– Как спалось? – спросил Дамир.

Вообще-то история с ангелами у меня давнишняя – в Москве я живу в обществе ангелов Артура (на трех картинах их целых пять), в Омске – в обществе ангелов Дамира.

Поэтому, увидев пластиночную инсталляцию, сказал:

– Известные татарские художники братья Артур и Дамир Муратовы между собой дружат демонами (тщеславием и страстями, т.е.), а через меня – ангелами.

– Выбирай любого, – одобрительно ответил Дамир.

Вспомнив свой гитарно-лохматый период, я выбрал Трехкрылого ангела:

Трехкрылый ангел.

В постгорбачевское лихолетье авторские права на Чебурашку были проданы японской студии, в те же времена активизировался вопрос о Курильских островах. Из вот этого почти одномоментно случившегося событийного диссонанса и возник ЧЕбур.

– В нашей ментальности образовалась дыра – ведь это уже не наш Чебурашка, это уже их Чебурашка. Он уже японский. А нам нельзя без Чебурашки – это уже часть нашего сознания. – говорил тогда Дамир, показывая свежий гофрокартон с ЧЕбурашкой.

Дамиров ЧЕбурашка – это соЧЕтание нескольких мифов, перекрестное оплодотворение прежних смыслов для порождения новых; очередной фирменный муратовский иронический иероглиф – на этот раз на тему патриотизма, лжепатриотизма и ура-патриотизма. И каких угодно прочих «измов».

ЧЕбурашка нового времени, возможно. Или новой эпохи. Или эпиграф новой эпохи.

За Чебурашкой было продолжение – Че-паев, СНег, ЧЕ Делать и другие.

Сергею Чешкову Дамир на день рождения подарил – ЧЕшкова:

Уже в Вильнюсе, сидя с Королевой в гостях у Расы, я попытался осознать – когда же я повстречался с Ужуписом?

Наверное, в «Поэме сердец» Артура уже билось невидимое сердце Ужуписа. А когда я открыл «Черный ящик Икара» – он выпрыгнул оттуда, как радостный чертик из табакерки.

Это был где-то 95—96 год.

Меня осенила догадка:

– Когда начался Ужупис? – вдруг – неожиданно для себя – спросил я Королеву.

– Где-то 95—96 год, – ответила она, – а что?

Я рассказал о том, как именно в эти годы познакомился с Артуром и Дамиром, а значит – с Ужуписом.

– Хороший знак! – сказала Королева.

Да, дорогой читатель, в моей книге вам предстоит познакомиться с Королевой и Расой – это будет одна из лучших встреч в вашей жизни.

Однажды в вечернем пражском трамвае я увидел импозантного… язык не поворачивается сказать – дедушку, хотя возраст человека был значительный, а борода добавляла солидности. Взгляд – живой, молодой, движения – подвижные, и, самое главное – очень стильно одет. Хотя, вроде бы и ничего особенного – плащ, шляпа. Все вместе выглядело бесподобно, я не удержался и спросил:

– Простите, можно я вас сфотографирую?

– Можно, но я сейчас уже выхожу, – ответил мне денди на неплохом, с заметным акцентом, русском.

– А я никуда не тороплюсь, могу с вами выйти, если не возражаете.

– Тогда пожалуйста.

Мы вышли и я, попросив встать его у витрины какого-то магазинчика, сделал пару кадров.

– Можно посмотреть? – спросил он.

– Конечно! – и, волнуясь, показал на дисплее фотоаппарата снятые кадры.

– О, хорошо получился! – воскликнул он довольно. – Я и сам фотограф. Хорошо получился!

– А как можно увидеть ваши работы? – спросил я.

– А у меня с собой есть, – он раскрыл папку и, начав листать, я увидел поразительные фотографии, некоторые из которых я видел еще в журнале «Советское фото» – еще когда был школьником.

Так я познакомился с классиком чешской фотографии Владимиром Ханзлом.

Владимир Ханзл.

Расставаясь он пригласил меня на открытие выставки – через несколько недель, в небольшом городке Либерец недалеко от Праги.

В назначенный день мы Лешей Норкиным – прекрасным пражским фотографом – поехали на выставку. Несмотря на большое количество народа, Владимир увидел меня издалека и провел небольшую экскурсию на выставке были представлены еще несколько его коллег, таких же корифеев.