Ален Роб-Грийе - Встреча [= Свидание]

В эту минуту Симон заметил немаловажную деталь обстановки, на которую раньше (что само по себе чрезвычайно любопытно) не обращал никакого внимания: шторы в комнате были задернуты. Они были сделаны из какой-то тяжелой, видимо, старинной темно-красной ткани, с годами протершейся почти до дыр по всей длине складок, и полностью закрывали застекленные рамы, судя по всему, выходившие на улицу. Почему же их закрыли среди бела дня?

От этой идеи Симон перешел к размышлению о «белом дне». Сколько сейчас времени? Охваченный внезапной тревогой, он подбежал к окнам, откуда совсем не проникал свет: ни сквозь шторы, ни сбоку. Он поспешно приподнял край занавески.

На улице — темнота хоть глаз выколи. С каких пор? Улочка погрузилась в кромешную тьму, на небе — ни звезд, ни луны. В проемах едва различимых домов — ни единого огонька электрической или любой другой лампы. От одиноко торчащего вдалеке справа старинного фонаря падал слабый голубоватый луч, светивший в радиусе не более нескольких метров.

Симон опустил штору. Неужели ночь наступила так быстро? Или время течет здесь по другим правилам? Симону захотелось взглянуть на свои наручные часы. Он даже не удивился, что они остановились. Стрелки показывали ровно двенадцать. Либо дня, либо ночи.

На стене между окон висела под стеклом чья-то фотография в рамке из черного дерева, с вылезающей из-под нее веточкой освященного букса. Симон подошел поближе, однако свечи горели слишком тускло, чтобы различить черты лица мужчины, одетого в военную форму.

Симону вдруг почудилось, что этот портрет для него чрезвычайно важен, и, охваченный желанием рассмотреть его получше, он шагнул к ложу, схватил один из подсвечников, вернулся к фотографии и как можно ближе поднес к ней дрожащее пламя свечей.

Он так и думал — там висело его собственное изображение. Двух мнений быть не могло. Это несомненно он, только на каких-нибудь два-три года постаревший, и посему выглядевший серьезнее и взрослее.

Словно пораженный громом, Симон застыл с тяжелым бронзовым подсвечником в вытянутой руке, не в силах оторваться от своего двойника, глядевшего на него по-братски насмешливо, с чуть заметной улыбкой.

На неизвестном ему снимке он был одет в форму офицера военно-морского флота с нашивками старшины. Правда, теперь такой китель во Франции уже не носили, но Симон все равно никогда не служил ни в армии, ни на флоте. Отпечаток сепия, немного размытый. Пожелтевшая, видимо, от времени, бумага испещрена серыми и коричневыми пятнышками.

Внизу на белом уголке паспарту — две короткие строчки, косо написанные от руки. Симон мгновенно узнал собственный почерк с неправильным, как у левши, наклоном. Он прочел вслух: «Мари и Жану от любящего папы».

Симон Лекёр обернулся. Он не заметил, как Джинн подошла и принялась с любопытством и даже нежностью разглядывать его портрет:

— Вот видите, — сказала она, — это ваша фотография через несколько лет.

— Значит, она тоже создана дефектом памяти Жана и принадлежит моему будущему?

— Разумеется, как и все остальное, что здесь находится.

— Кроме вас?

— Правильно. Потому что Жан путает разное время. Все сбиты с толку, и никто ничего не понимает.

— Вы только что говорили, будто я приду сюда через несколько дней. Для чего? И чем я стану здесь заниматься?

— Вы принесете на руках маленького раненого мальчика, судя по всему, вашего сына.

— Жан — мой сын?

— Он «будет» вашим сыном, о чем свидетельствует дарственная надпись на фотографии. А еще у вас будет девочка по имени Мари.

— Вы же прекрасно понимаете, что это чушь! Я не могу через неделю стать отцом восьмилетнего ребенка, который сегодня еще не родился и с которым, по-вашему, вы познакомились больше двух лет назад!

— Вы рассуждаете, как типичный француз — позитивист и картезианец… Я лишь сказала, что вы «впервые» придете сюда через несколько дней. Потом вы станете часто возвращаться, вероятно, даже поселитесь в этом доме с женой и детьми. А иначе как ваше фото оказалось бы на стене?

— Вы ведь не француженка?

— Нет, я была американкой.

— И чем вы занимались?

— Снималась в кино.

— А от чего умерли?

— Несчастный случай при сбое в компьютере. Поэтому я и выступаю теперь против механизации и информатики.

— Как это «теперь»? Я думал, вы умерли!

— Ну и что? Вы тоже! Вы не заметили, что ваш портрет — в черной рамке, а душу оберегает освященный букс?

— А я от чего умер? То есть, мог бы умереть? То есть, умру? — уже в ярости воскликнул Симон.

— Погиб на море, — спокойно ответила Джинн.

Чаша терпения переполнилась. Симон в отчаянии предпринял последнее усилие выйти из того, что можно было бы определить как настоящий кошмар. Он подумал, что надо бы разрядиться: заорать, начать стучаться головой об стену, что-нибудь разбить…

Он в гневе бросил на пол зажженный канделябр и решительным шагом направился к чересчур хорошенькой девушке, которая над ним измывалась. Он схватил ее в охапку. Она не стала сопротивляться, а, наоборот, с пылом, которого Симон никак не ожидал, обвила его руками, как светловолосый спрут.

Для призрака ее тело было слишком жарким и нежным… Она увлекла его к ложу, откуда уже давно кубарем скатился мальчик, видимо, разбуженный шумом. На полу продолжали гореть упавшие свечи, готовые вот-вот поджечь занавески…

Это было последнее, что ясно увидел Симон Лекёр, прежде чем раствориться в наслаждении.

Приехав в прошлом году во Францию, я случайно познакомилась с юношей моего возраста по имени Симон Лекёр, называвшим себя Борисом, так и не знаю, почему.

Он сразу мне понравился. Красивый, выше обычного француза, с богатым воображением, ежесекундно превращающим самые банальные события повседневной жизни в необычные романтические приключения, как в фантастических повестях.

Но я тут же поняла, что мне, скорее всего, понадобится много терпения, чтобы спокойно мириться с его экстравагантными выдумками, а если точнее выразиться, сумасбродством. «Видимо, я к нему неравнодушна, — сказала я себе в первый же день, — иначе мы моментально возненавидели бы друг друга».

Мы встретились при странных и в то же время обыденных обстоятельствах благодаря коротенькому объявлению в ежедневной газете. Оба искали какую-нибудь непостоянную не слишком обременительную работу, позволившую бы заработать если и не необходимые, то, уж во всяком случае, не лишние деньги. Он утверждал, что тоже студент.

Итак, в коротеньком объявлении, состав ленном в телеграфном стиле, с более или менее разборчивыми сокращениями, было написано, что «требовались юн. или дев. для присмотра за двумя детьми, мальчиком и девочкой». Наверное, нужно было сидеть с ними по вечерам, отвозить в школу, водить в зоопарк и тому подобное. На встречу мы пришли вдвоем, но больше никто не явился.