Ален Роб-Грийе - Встреча [= Свидание]

Но моему проводнику совсем не смешно. Он не говорит ни слова. И не двигается. Может быть, на беду, он случайно поранился? Или падая, получил черепно-мозговую травму, ударившись головой о какой-нибудь выступ?

Я зову его по имени и спрашиваю, не ушибся ли он, но мальчик не отвечает. Возникает непредвиденная пауза и, поскольку она затягивается, я начинаю серьезно волноваться. Железным концом трости я ощупываю камень, соблюдая все меры предосторожности…

Тело мальчика распростерто поперек проезжей части. Оно будто застыло. Встаю на колени и склоняюсь над ним. Откладываю трость в сторону, чтобы обеими руками потрогать его одежду. Никакой реакции, но я чувствую на пальцах какую-то липкую влагу, взявшуюся непонятно откуда.

На этот раз я по-настоящему пугаюсь. Открываю глаза. Снимаю темные очки. Сначала меня ослепляет яркий солнечный свет, от которого я отвык. Потом все становится на свои места, проявляется, как на по л ароидной фотографии, где изображение медленно проступает на белой глянцевой бумаге… Словно попал в волшебную кулису с тревожно повторяющимися складками, из которых уже не выбраться…

Идущая вдаль пустынная улица, действительно, что-то напоминает, но что именно, не могу разобрать: такое впечатление, будто в этом месте я уже был совсем недавно, по крайней мере один раз, а может быть, и неоднократно…

Улочка прямая, довольно узкая, длинная, так что конца ей не видно, и совершенно безлюдная, точно все сбежали, или был объявлен карантин, или ее со временем забросили. С обеих сторон стоят в ряд низенькие, ветхие, полуразрушенные постройки: лачуги с зияющими проломами, остатки мастерских, глухие стены, покосившиеся изгороди…

На булыжной, выложенной по старинке мостовой, которую целый век не ремонтировали, во весь рост растянулся на животе, видимо, потерявший сознание мальчик лет двенадцати, одетый в серую блузу с напуском, подхваченную на поясе, как носили в прошлом столетии дети простолюдинов…

Стало быть, раньше, по крайней мере однажды, это уже происходило. Исключительная ситуация, в которую я попал, абсолютно верно воспроизводит ранее случившееся со мной приключение, лично мной пережитое, причем я разыгрывал ту же самую роль… Когда? Где?

Мало-помалу воспоминание стирается… Чем настойчивее я хочу приблизиться к тайне, тем дальше разгадка… Последний проблеск… Еще один. Больше ничего. Это был мгновенный мираж. Мне хорошо известны яркие минутные впечатления, посещающие меня столь же часто, что и других, которые иногда называют «памятью будущего».

На самом деле речь идет, скорее, о моментальной памяти: мы полагаем, что происходящее с нами уже раньше случалось, как если бы настоящее раздваивалось, расщеплялось посередине на две одинаковые половинки — непосредственную реальность и ее призрак… Но призрак тоже ускользает… Хочется его удержать… Он трепещет, кружится прозрачной бабочкой, пляшущим блуждающим огоньком и дразнит нас… Через десять секунд видение окончательно пропадает.

Что касается участи больного, утешает одно: клейкая жидкость, в которую я угодил пальцами, ощупывая землю рядом с серой полотняной блузой, — не кровь, хотя цвет и консистенция служили поводом для подобного предположения.

Это обычная лужа с красноватой грязью, окрашенной ржавой пылью, вероятно, оставшаяся в выбоине на мостовой после недавнего дождика. Упав на самый краешек, ребенок, к счастью, не запачкал неказистую, но опрятную одежду. Может, как раз желая, чтобы я обошел препятствие, к которому направлялся, он и потерял равновесие. Надеюсь, падение не вызвало серьезных осложнений.

Надо бы срочно заняться мальчиком. Он в обмороке, даже если ничего не сломал, и я опасаюсь, как бы он не ушибся слишком сильно. С поистине материнской заботой перевернув щуплое тельце, я, впрочем, не нашел повреждений ни на лбу, ни на челюсти.

На лице — никаких ссадин. Глаза закрыты, будто мальчик спит. Пульс и дыхание вроде бы в норме, но очень слабые. Как бы то ни было, нужно действовать: в этом богом забытом месте никто не придет на подмогу.

Если бы в соседних домах кто-нибудь жил, я бы обратился за помощью. Я бы перенес туда ребенка, добросердечные женщины уложили бы его на кровать, мы бы по телефону вызвали службу спасения или участкового врача, который без промедления согласился бы прийти.

Только есть ли жильцы в этих лачугах, открытых всем ветрам? Очень маловероятно. Там наверняка обитают одни бродяги, которые расхохочутся в лицо, если спросить у них про кровать или про телефон. А если я оторву их от каких-либо подозрительных делишек, они могут оказать мне еще менее радушный прием.

И тут я замечаю справа невысокое трехэтажное здание, чуть менее неказистое, чем окружающие дома: во всяком случае, окна целы — рамы не выбиты из проемов и стекла на месте. Дверь приоткрыта. Туда я и рискну зайти. Как только я найду раненому кров, будет меньше поводов для волнения.

Однако, не могу объяснить почему, но создается впечатление, что продолжение мне уже известно: толкнув ногой створку приоткрытой двери, я проникну в незнакомый дом, бережно держа на руках неподвижного ребенка. Внутри окажется темно и пусто. Тем не менее я различу смутный голубоватый свет со второго этажа. Я неторопливо взойду по узкой крутой деревянной лестнице, в тишине скрипнут ступеньки.

Я все знаю. Припоминаю… В памяти с фантастической четкостью возникают и этот дом, и все ранее происходившие события, последствия которых я уже испытал на себе и в которых мне якобы довелось принять активное участие… Когда же это все случилось?

На самом верху лестницы дверь была приоткрыта. Высокая стройная девушка с очень светлыми волосами стояла на пороге, будто кого-то ждала. На ней было белое платье из легкой газовой прозрачной ткани; на складки, раздуваемые ни на чем больше не заметным ветерком, падали лучи голубого света, льющегося непонятно откуда.

Бледные губы были разомкнуты в неуловимой, нежнейшей, юной далекой улыбке. Большие зеленые глаза, увеличившиеся в темноте, сверкали странным блеском. «Как у инопланетянки», — увидев ее, сразу подумал Симон Лекёр.

Он замер на пороге комнаты, держа на руках («как охапку подаренных роз», — сказал он про себя) маленького мальчика без сознания. Застыв как вкопанный, Симон разглядывал чудесное видение, каждую секунду опасаясь, что оно испарится, особенно в те мгновения, когда от сильного сквозняка (который удивительным образом не ощущался ни на одном предмете, стоящем в комнате) вокруг нее, «как языки пламени пепельного цвета», разлетались полы одежды.

Спустя довольное долгое, но точно не подсчитанное время, зря потраченное на то, чтобы попытаться сформулировать фразу, которая была бы уместна в подобных обстоятельствах, Симон, в конце концов отчаявшись, произнес простые слова, заслуживающие насмешку: