Ален Роб-Грийе - Встреча [= Свидание]

Явившийся в дымке образ девочки в юбке со сборками, подхваченной на талии широкой лентой, задрожал в неясном воспоминании и через несколько мгновений проступил, как на экране, под закрытыми веками…

Она неподвижно застыла в дверном проеме. Вокруг темно и практически ничего не видно. В полумраке можно различить лишь белое газовое платье, светлые волосы, бледное лицо. Обеими руками дитя держит перед собой большой, начищенный до блеска подсвечник из желтой меди с тремя свечами, но ни одна не горит.

Очередной раз задаюсь вопросом, откуда берутся такие образы. Подсвечник уже всплывал в моей памяти. Тогда он, зажженный, стоял на стуле в изголовье у мальчика, лежавшего на смертном одре…

Теперь мы добрались до противоположной стороны дороги, и я опасаюсь, как бы мой поводырь меня не бросил. Я чувствую себя не совсем уютно в роли слепого, и мне хочется, чтобы мы еще несколько минут шли рядом. Пытаясь отвлечь его и выиграть время, я спрашиваю:

— Как тебя зовут?

— Меня зовут Жан, месье.

— Ты живешь поблизости?

— Нет, месье, я живу в четырнадцатом округе.

Оказывается, мы на другом конце Парижа.

Даже если и существует множество причин, объясняющих присутствие здесь мальчика, мне удивительно, что он бродит по улицам так далеко от дома. Я чуть было не задал ему этот вопрос, но вдруг испугался, что моя нескромность покажется ему странной, что он встревожится и пустится наутек.

— На улице Верцингеторига, — уточняет ребенок, и ровно на середине замысловатого слова его голос резко меняется от фальцета к басу.

Имя галльского вождя меня ошеломило: я думал, что есть только одна единственная улица Вер-цингеторига, и никак не предполагал, что существует какая-нибудь еще, во всяком случае в Париже. Недопустимо, чтобы одним и тем же именем назывались разные улицы одного города; разве что в истории Франции известно два Верцингеторига. Я делюсь своими соображениями с моим сопровождающим.

— Нет, — заявляет он без тени сомнения, — Верцингеториг — один, и такая улица в Париже — одна. Она — в четырнадцатом округе.

Получается, стало быть, что я перепутал название улицы с каким-то другим?.. Мы довольно часто убеждены в том, что на самом деле совершенно ошибочно: достаточно лишь откуда-то взявшемуся обрывку воспоминания попасть внутрь оставленного открытым целостного представления, либо невольно сложить две непарные половинки, либо нарушить порядок элементов в причинно-следственной связи, чтобы в нашем сознании зародилась призрачная материя, которую мы наделяем всеми свойствами реальности…

Я отложил на время решение топографической проблемы из опасения, что мальчику в конечном счете наскучат мои вопросы. Он отпустил мою руку, и я засомневался в том, что он еще долго будет моим поводырем. Может быть, родители ждут его к обеду.

Поскольку он давно ничего не говорил (достаточно давно, чтобы я смог осознать это), меня на мгновение охватил испуг, что он уже ушел, а мне придется тогда идти дальше одному, без опоры, ниспосланной провидением. Видимо, у меня был растерянный вид, поскольку я услышал ободряющий, несмотря на странное звучание, голос мальчика.

— Сдается мне, что вы не привыкли ходить в одиночку. Если хотите, мы можем побыть еще немного вместе. Куда вы направляетесь?

Вопрос поверг меня в замешательство. Однако мне нужно сделать все, чтобы мой случайный поводырь этого не заметил. Он не должен догадываться, что мне самому неведомо, куда я иду, поэтому быстро и безапелляционно отвечаю:

— На Северный вокзал.

— Тогда не надо было переходить. Он по ту сторону проспекта.

Разумеется, мальчик прав. Я так же поспешно даю первое пришедшее в голову объяснение:

— Я думал, на этом тротуаре меньше народа.

— Это действительно так, — соглашается мальчик. — Но вам все равно придется сейчас повернуть направо. Вам нужно на поезд?

— Нет, я жду приятеля.

— Откуда он приезжает?

— Из Амстердама.

— В котором часу?

Я снова ступил на опасный путь. Только бы там и вправду оказался поезд, прибывающий сразу после полудня! К счастью, маловероятно, что ребенку известно расписание.

— Я точно не помню когда, — говорю я, — но у меня наверняка еще масса времени.

— Скорый поезд из Амстердама прибывает на вокзал в двенадцать тридцать четыре, — чеканит мальчик. — Мы можем успеть, если сократим путь… Идемте. Надо спешить.

— Мы пойдем по этой улочке, — предупреждает мальчик. — Так гораздо быстрее. Только осторожней ставьте ноги: мостовая вся выщерблена. Зато здесь нет ни машин, ни прохожих.

— Хорошо, — соглашаюсь я, — буду осторожен.

— Я проведу вас, как получится, по этим выбоинам и буграм. А если вдруг станет особенно трудно, то буду крепко держать вас за руку… Ну вот, тут нужно повернуть направо.

Разумеется, стоило тогда открыть глаза. Было бы предусмотрительнее и, уж во всяком случае, удобнее. Но я решил двигаться вслепую, покуда хватит сил. В общем, что называется, дурацкое дело — не хитрое. Короче говоря, вел я себя, как вертопрах или дитя малое, что мне вовсе не свойственно…

В то же время потемки, на которые я себя обрек и в коих чувствовал себя очень уютно, казалось, идеально соответствовали тому состоянию психической неустойчивости, в котором я пребывал с момента пробуждения. Добровольная слепота была чем-то вроде метафоры, предметного образа, редупликации.

Мальчик настойчиво тянет меня за левую руку. Он идет широкими, легкими, уверенными шагами, и мне трудно за ним поспевать. Надо бы рвануть вперед, проявить смелость, но я не отваживаюсь: кончиком трости ощупываю перед собой землю, словно испытывая страх внезапно оказаться над пропастью, хотя это было бы, по меньшей мере, странным.

— Если вы не прибавите шагу, — замечает мальчик, — то опоздаете на поезд, упустите вашего приятеля, и нам придется искать его по всему вокзалу.

У меня есть законные причины не волноваться по поводу упущенного времени, однако я доверчиво и покорно следую за своим проводником. Возникает необычное ощущение, что он ведет меня к чему-то важному, о чем я не догадываюсь и что никоим образом не связано ни с Северным вокзалом, ни с поездом из Амстердама.

Подстегиваемый смутными предчувствиями, постепенно обретая уверенность в ногах, я все смелее двигаюсь дальше по мостовой, таящей массу неожиданностей. Вскоре я окончательно освоился, почти сроднился с новой стихией…

Неожиданно для себя я смог шагать самостоятельно, без всякой помощи. Я готов был припустить еще быстрее, влекомый некой абсолютно не зависящей от мальчика силой. Если бы он попросил меня побежать, я бы выполнил его просьбу…

Но вдруг он сам спотыкается. Я даже не успеваю его подхватить, его рука выскальзывает из моей, и я слышу, как он тяжело падает прямо передо мной. Еще немного, и я по инерции свалился бы на него, тогда мы оба кубарем покатились бы во тьму, как персонажи Самюэля Бекетта. Вспомнив известный эпизод, я разражаюсь смехом. Ко мне возвращается самообладание.