Джошуа Феррис - И не осталось никого

«А что плохого было в моем кресле?» — спросила у нее Марсия.

Дана ответила, что ничего особо плохого в нем не было, просто она привыкла к тому креслу, которое принадлежало кому-то из отдела по работе с клиентами.

«А где тогда мое кресло?» — спросила Марсия.

Дана сказала, что оно, наверно, там, куда она его поставила, — в ее прежнем боксе.

Однако когда они с Марсией пришли на ее прежнее рабочее место, то обнаружили там некую личность из производственного отдела, свеженького мальчика, только что из колледжа (на вид ему было лет пятнадцать). Он сидел на прежнем месте Даны и сказал им, что несколько месяцев назад кто-то проходил по коридору, заглянул к нему и, используя более высокое служебное положение, взял его кресло, вместо которого подсунул ему дешевое пластиковое. С тех пор он так и сидит на нем. Все попытки выдавить из этого зеленого юнца информацию о том, кто отнял у него кресло, ни к чему не приводили, пока Марсия напрямую не спросила у него: как он собирается выбраться из производственного отдела и стать помощником художника, если не может даже сделать что-то вроде фоторобота этого типа. Тогда этот парнишка-производственник нарисовал по памяти человека, который взял у него кресло, а когда закончил, изобразив волосы и добавив несколько последних штрихов глазам, Марсия и Дана, рассмотрев картинку, пришли к выводу, что это точная копия Криса Йопа.

Неужели Крису надоело кресло Эрни Кесслера, и он, увидев под задницей какого-то ничтожества из производственного отдела кресло, которое больше пришлось ему по душе, забрал его и ушел с креслом Марсии. И сидел на нем, пока не явилась офис-менеджер и не устроила ему нахлобучку, и у него не остаюсь никакого выбора — только унести его в кабинет Тома и сделать вид, что это Томово кресло. А потому, когда пришла Марсия, чтобы заменить законное кресло Тома на кресло Эрни Кесслера, оказалось, что это никакое не кресло Эрни, а собственное кресло Марсии, которое она и забрала с собой. Неужели у Марсии снова оказалось ее собственное кресло?

«Ты абсолютно уверен, что именно этот тип и взял твое кресло?» — спросила она у чернорабочего из производственного отдела.

Чернорабочий сказал, нет, он вовсе в этом не уверен. Марсия понятия не имела, чье у нее теперь кресло. Может, ее, может, Эрни Кесслера, а может, это кресло какого-то неизвестного третьего лица. Единственный человек, знавший это наверняка, была офис-менеджер, у которой имелся контрольный список. Марсия вернулась в свой кабинет, терзаемая тревогой, типичной для переживаемого нами времени.

Ларри Новотны сходил с ума оттого, что не знал, удастся ли ему убедить Амбер Людвиг в интересах их обоих сделать аборт. Потому что он сходил с ума оттого, что не знал, что сделает с ним его жена, если этот роман всплывет, а Амбер сходила с ума оттого, что не знала, какая Божья кара ее ждет, если она сделает-таки аборт. Амбер была католичкой, и она сходила с ума оттого, что не была посвящена в тайну Господних замыслов и деяний. Например, она не знала: возможно ли, чтобы Господь во гневе своем прислал назад в офис Тома Моту, чтобы искупить грехи, совершенные Амбер на столах (нам оставалось только молиться Богу, что не на наших).

Мы тоже сходили с ума оттого, что не знали в подробностях намерений Тома изменить историю. Большинство из нас не считали Тома Моту психопатом и полагали, что если бы он хотел вернуться, то сделал бы это за день или два до того, как его выставили. У него вполне хватало времени остыть и собраться с мыслями. Но некоторые из нас помнили, как Том обошелся с Мэрилин Гарбедиан в больнице в тот день, когда ее муж оказался там в связи с серьезным заболеванием, помнили, как он стоял в плаще и ухмылялся и смотрел на ее шею, словно собирался нанести удар по этому уязвимому месту, и мы не могли не думать, что такое поведение было чисто психопатическим.

Но другие видели в этом всего лишь обычное старое доброе женоненавистничество. В глазах Тома различия между Мэрилин Гарбедиан и его бывшей женой Барб Мота стирались, и он вымещал на Мэрилин то, что хотел выместить на Барб. Но если дела обстояли именно так, возражали некоторые из нас, то на ком он будет вымещать свои чувства теперь?

У Тома имелась внушительная коллекция стрелкового оружия. Он выписывал журнал «Оружие и амуниция». Впрочем, большинство предметов были чисто коллекционными и, вероятно, непригодными для стрельбы. Ну и что, думали некоторые из нас, а что ему мешает пойти и купить новое оружие? Пойти на оружейную выставку, а три дня спустя стать владельцем смертельного оружия, идеального для ситуации, которой мы опасались, очень даже просто. Нам приходилось напоминать себе, что из-за ограничений, наложенных судом по требованию Барб, ему, вероятно, предстоит ждать еще дней девяносто. И потом, мы все помнили, как он говорил, что такие вещи — дело не джентльменское и не спортивное.

«Автоматическое оружие, ребята… скажите мне, в чем здесь спорт?» — говаривал он.

Некоторые не находили в этом облегчения. Неужели Том не убьет нас только потому, что делать это чем-либо иным, кроме как старомодными дробовиками, неспортивно? Аргумент был не очень убедительный. Вполне возможно, что вследствие недавних перипетий своей неудавшейся жизни Том изменил отношение к автоматическому оружию, и, заслав, мягко говоря, слегка не отвечающие действительности сведения о себе какому-нибудь теневому интернетовскому дилеру, он, возможно, уже вступил во владение этим неспортивным оружием, которое ему доставил курьер Ю-пи-эс [65] Курьерская почтовая служба «Юнайтид парсел сервис». , пока мы тут вели наши горячие споры. Некоторые из нас говорили, что это абсурд. Том никогда не вернется. Том пытается уехать отсюда. Но другие указывали: точно так же мы были убеждены, что Линн Мейсон не появится на работе в день, когда у нее назначена операция, и посмотрите, что из этого вышло.

Мы сходили с ума оттого, что не знали, зачем Линн Мейсон появилась на работе в тот день, когда у нее была назначена операция.

Джим Джеккерс провел обеденный час в комнате ожидания онкологического отделения в окружении нескольких очень больных людей. Кроме него там присутствовали несколько пышущих здоровьем членов семей, которые либо смотрели вдаль, сложив на груди руки, или обливались слезами по поводу своих близких. Джим долго ждал доктора, с которым его свел отец. Отец Джима продавал медицинское оборудование, и, когда Джим рассказал ему о новом проекте, он позвонил знакомому онкологу и сообщил Джиму, что доктор будет рад с ним поговорить. Джим хотел пообщаться с доктором, поскольку надеялся, что в разговоре родится какая-нибудь мысль, на которой можно будет построить победную концепцию рекламного объявления для сбора пожертвований. Но в этот час доктор оказался слишком занят и не смог уделить Джиму время, а потому тот, поблагодарив медицинскую сестру, вернулся в офис. Он поднимался в лифте на шестидесятый, где располагался его бокс, но на пятьдесят девятом лифт остановился и в кабину вошла Линн Мейсон. Они поздоровались и перекинулись несколькими словами о рубашке Джима, понравившейся Линн. Джим повернулся и показал ей то, что ему в этой рубашке нравилось больше всего, — пристроченное к спине изображение девушки, танцующей хулу. Дресс-код любого креативного отдела всегда был весьма свободным; администрация имела право лишать нас работы, но никогда — наших гавайских рубашек, джинсовых курток или шлепанцев. Линн сказала, что ей нравится рубашка с гавайской девицей, которая по воле Джима — стоило тому пошевелить плечами — совершала танцевальные движения. Он снова повернулся и продемонстрировал Линн этот танец.