Эдуард Пашнев - В году тринадцать месяцев

— У меня нет путевки. И мне не нужна никакая путевка.

— С завтрашнего дня, горящая, бесплатная. Ехать можно сегодня, если соберете все справки.

— Куда ехать? Не хочу я никуда ехать.

— На трамвае… В Дом отдыха имени Горького. Путевку вам сейчас подвезут. Может быть, уже подвезли, пока мы с вами разговариваем. Марина Яновна, она сама вызвалась.

— О, господи! — сказала Анна Федоровна. — Не хочу я никого видеть.

— Это неправильно, Анна Федоровна!

— Все равно я уйду! Уйду!

— Ну, уйдете так уйдете. Тогда и подпишу… тогда и будем искать нового словесника. А пока — путевку! Местком постановил. Уйдете — не уйдете! Все!

— Это невозможно! Я не понимаю!

Она положила трубку. Что они, сговорились, что ли, — жалеть ее? Анна Федоровна походила по комнате, немного успокоившись, подумала: «В школу идти не надо. Столько лет работала, никакими путевками не пользовалась. С паршивой собаки хоть шерсти клок. То есть не с собаки, с овцы. Ну, так, с овцы!»

Деревянные одноэтажные корпуса, выкрашенные в зеленый цвет, стояли на самом краю обрывистого берега. Анне Федоровне дали ключ, привязанный к большой деревянной груше, видимо, чтобы отдыхающие не носили с собой и не теряли. Учительница вошла в маленькую, пахнущую сухим деревом комнатку. Она подошла к окну, чтобы открыть форточку, и у нее захватило дух. Земля, кое-где обнажившаяся, уходила отвесно из-под ног, из-под домика метров на сорок вниз и там пологим заснеженным спуском — еще дальше, сливаясь с кромкой льда, с огромным, уходящим до самого горизонта льдистым полем. На горизонте виднелись узенькой кромкой деревья и за ними — железнодорожный мост, дорога на Москву. Сгорбленные фигурки рыбаков на льду, который местами уже стал темным от выступившей воды, были отсюда такими же маленькими, какими их видела Анна Федоровна с другого, городского моста, когда ехала в Дом отдыха на такси.

Из этой гостиничной комнатки, из своего неожиданного окна Анна Федоровна ощутила восторгом души, что город, в котором она родилась и в котором живет и работает, стоит на горе, на берегу древней реки. В обычные дни она ходила по ровным улицам из дома в магазин, из школы — домой, и жизнь становилась какой-то плоской, замкнутой в себе. И незаметно умирал дух человека, который живет на горе, которому далеко должно быть видно во все стороны. «Древний город был построен на южных границах на высоком берегу, на семи холмах, как крепость для защиты от ногайцев», — вспомнила Анна Федоровна и подумала: — Город наш построен на семи холмах, как Рим. — Эта мысль взволновала ее, и она еще раз подумала: — На семи холмах, как Рим». Она мысленно увидела город с нескольких точек от реки из давних молодых лет, когда любила ездить на «вылазки» на маленьком пароходике, когда любила купаться, загорать, играть в волейбол. Она часами сидела на песке и любовалась городом. На каждом холме — церковь и еще Девичий монастырь. Некоторые церкви и Девичий монастырь в войну разрушили немцы, но и развалины были красивы.

Любовалась Анна Федоровна и высотным зданием Юго-Восточной железной дороги, построенным после войны около вокзала. С реки между домами, поднимающимися террасами, видны были высокие арки этого здания и башня со шпилем. Просматривалось и родное здание пединститута. Оно было не таким значительным, как здание Юго-Восточной железной дороги, но Анна Федоровна угадывала его за деревьями и домами по блеску зеленой крыши и по цвету желтых громоздких. колонн, торчащих в просветах.

Как давно она не видела город таким, каким он сейчас вспоминался ей, хотя никуда не уезжала, а жила все эти годы в своем родном городе на семи холмах.

Прогромыхал, втянулся в ажурные переплеты моста поезд. Звук его донесся не сразу. Анна Федоровна тихонько затосковала по скрывшемуся за деревьями поезду. Такие же деревья, которые сейчас еле видны были на горизонте, росли когда-то по берегам неширокой в этом месте реки. Но потом, когда приняли решение построить плотину и эти места попали под затопление, деревья стали вырубать на много километров вокруг. Последний раз Анна Федоровна видела пойму реки из. окна вагона, когда ехала в Москву с Борисом. Ей тогда радостно было жить, и все же она и тогда немного погрустила, увидев срубленные, выкорчеванные, поверженные на много километров вокруг, черные, с голыми ветвями деревья. По дну будущего моря ползали тракторы, бульдозеры, корчуя остатки леса, заглаживая дно. Теперь на этом месте — море, сидят рыбаки с удочками. И Анна Федоровна не нашла в душе печали по срубленным деревьям.

Светило солнце, делая розовыми белые облака, освещая дальний берег моря, вершины деревьев на горизонте. Окно, выходящее в простор, превращало маленькую комнату в огромное помещение для жизни на семи холмах, для гордого человеческого духа. Анна Федоровна вспомнила слова былины: «На небе солнце — в тереме солнце, на небе месяц — в тереме месяц, на небе звезды — в тереме звезды…» «Наверное, здесь так и будет: и месяц в комнате, и звезды», — подумала она и поняла, что делится своей радостью с друзьями-книгами. «А может, не надо ничего этого: читать, помнить, прочитанное, учить других?.. Может, надо просто жить, детей рожать, сливаться с природой? Не разврат ли это для ума: вот так все время вспоминать цитаты?» Она и раньше задавала себе этот вопрос. Но ответа и тогда и теперь не было. «Я же не просто так, я же учительница литературы. Это же моя профессия».

Анна Федоровна походила по комнате, потрогала все, погладила, как бы привыкая к вещам. И все смотрела в окно, села за стол и долго ни о чем не думала, просто смотрела.

Батареи, рассчитанные на суровую зиму, на ветер со стороны моря, давали много тепла. Ночью было жарко. Анна Федоровна спала с открытой форточкой и утром проснулась от странного стука в комнате. С вечера она высыпала в большое блюдо рифленого стекла печенье и конфеты, которые привезла с собой, и сейчас кто-то громко стучал по блюду с печеньем. Анна Федоровна открыла глаза и увидела белоголовую синицу. Сидя на краю блюда, она крошила клювом печенье и, подняв голову, оглядывала черным глазом комнату. Анна Федоровна лежала не шевелясь, но синица почувствовала, что хозяйка комнаты проснулась, вспорхнула на форточку, перескочила с зимней рамы на летнюю, оглянулась, — ветерок взъерошил на шее перышки. Синица цвенькнула и улетела. Учительница тихонько засмеялась. «В небе синица — в тереме синица, в руках синица», — продолжила она былину.

В столовой Анна Федоровна узнала, что синицы здесь почти домашние, хозяйничают в комнатах, поэтому все надо прятать. Но Анна Федоровна оставила все как было. Она ждала синиц и радовалась, когда они прилетали. Она научилась не двигаться, не дышать, притворялась спящей. Но синицы вели себя осторожно. Постучав-постучав клювом по печенью, птица вспархивала, садилась на книги, затем — на форточку, улетала на улицу. Через некоторое время могла вернуться, если не замечала ничего подозрительного. Анна Федоровна не шевелилась, ждала. Ей было так хорошо, что казалось, вместе с птицей улетает в небо и прилетает ее душа.