Эдуард Пашнев - В году тринадцать месяцев

«Блокнотик придется вернуть девочке, — думал Андрей Николаевич, — а для старшеклассников на следующий год купить хотя бы несколько штук таких калькуляторов. А почему бы и нет? Не отнимаем же мы у старшеклассников логарифмическую линейку? — И еще подумал: — Анна Федоровна нервничает, сбежала от магнитофона, а наступает уже век электроники».

По утрам еще было морозно, а в середине дня, когда заканчивала занятия первая смена, по школьному двору и по улице бежали, серебрясь на солнце, ручьи. С крыш свисали сверкающие сосульки. Мама по утрам не забывала предупредить Алену: «Близко около домов не ходи, А то сосулька сорвется на голову». Алена вспоминала об этих советах, только увидев под ногами сбитые рабочими или сорвавшиеся сами по себе с клочками ржавого железа сосульки. Она обходила стороной осколки льда и совсем по-взрослому думала: «Мамочка хочет все предусмотреть».

Вода ручейков и солнце истачивали зимний грязный лед. Он становился тонким, прозрачным. И каждое утро начиналось с этой тонкости, хрупкости. Наступишь, переходя улицу, на тонкий краешек льда, он «хруп» и подломится. А на другой стороне дворник ломом отламывает целые глыбы и выталкивает на проезжую часть под автомобили.

В школе солнце, бьющее в окна, делало всех сонными, медлительными. Вместо Рыбы несколько уроков провела учительница из математической школы. Она всем говорила «вы», как чужая. Да она и была чужой. Потом появилась студентка-практикантка Наташа, девушка светловолосая, с большими, неопределенного цвета глазами. Иногда ребятам казалось, что глаза у практикантки голубые, иногда — серые. Все зависело от освещения и еще от того, как и на кого она смотрела. Волосы Наташа причесывала гладко, закрывая ими уши. Оставались снаружи пухлые нежные мочки, которые становились розовыми на просвет, когда она близко подходила к освещенному солнцем окну. Наташа была невысокой девушкой, носила короткие сапоги, короткую юбку, вишневые колготки. И была гладко, без морщин затянута этими колготками, сапогами, белой вязаной кофточкой. Мальчишек Наташа усмиряла открытым насмешливым взглядом. Посмотрит внимательно-внимательно, да еще иронически сложит пухлые губы и так улыбнется, что даже Куманин тушевался, опускал глаза, и если хихикал, то видно было: хихикает не из озорства, а по глупости.

Как учила Наташа — по учебнику, не по учебнику — никого не интересовало. На улице — весна. И уроки проходили в игре, которую вели мальчишки со студенткой-практиканткой. Они не хамили Наташе и ничего ей не подстраивали, как Рыбе. Они смущались, не хотели идти отвечать урок. Некоторых Наташе приходилось вытаскивать за руку к доске. И тогда такой счастливец радостно смущался, краснел и старался как можно лучше ответить урок, если знал. А если не знал, смущался, краснел и молчал.

Не изменился только Сережа Жуков. Он читал на уроках и на переменах свои книжки и после уроков не бежал два квартала за студентками-практикантками, а провожал Ляльку Киселеву домой. Маржалете Лялька сказала по секрету, что они с Сережкой после школы поженятся.

Солнце пригревало все сильнее. Мама заглядывала Алене в глаза, все чаше спрашивала: «Не мелькают серые мушки перед глазами?» И хотя мушки не мелькали, пичкала Алену витаминами. Весна с ее теплым ветром, авитаминозом, любовным томлением, ленью и скукой накатывалась на Алену, делая ярче и крупнее веснушки. Отец, не замечавший весь год веснушек на лице дочери, вдруг сказал в воскресенье за обедом:

— Мать, погляди на Алешку. Скоро ударит веснушкой об веснушку и скажет — замуж пора! Невеста у нас дочь-то!

Алена поднялась из-за стола и убежала в свою комнату. Слова отца показались грубыми, и отец показался грубым, чужим со своими неумными намеками на ее переживания. Алена не плакала. Она просто лежала, уткнувшись лицом в подушку, и чувствовала, как ей трудно дышать, не оттого что уткнулась, а оттого что трудно жить. Мама сидела рядом, поглаживала дочь по плечу, а отец топал под дверью, не понимая, что происходит, и не решаясь больше ничего сказать.

Птицы плескались в лужах, пили воду из ручейков. Алена помнила примету бабушки Тани: «Птица напилась водички — весна пришла». В газете «Молодой коммунар» напечатали решение облисполкома, запрещающее рвать подснежники. Алена с удивлением узнала, что эти цветы находятся на грани исчезновения и занесены в «Красную книгу».

«Подснежники? — не поверила она. — Их же так много. Во дает человечество! И подснежников уже нету…»

Алена схватила газету, прыгнула на тахту к телефону.

— Райк, это я. Подснежники исчезают. Читала?

— Нет.

— В газете напечатали, в «Молкоме». Райк, какие же мы люди после этого? Все рвем и рвем, рвачи какие-то. Все подснежники уничтожили, как коровы, представляешь?

— Какие коровы? Коровы подснежников не едят.

— Да это я так сказала — коровы Знаешь как говорят: на наш век хватит. Рябчиков уже не хватило. Ты ела рябчиков?

— Нет.

— Рябчиков не хватило. Подснежников не хватило. Пойдем в лес сегодня?

— Нет, я не могу. Я полы мою.

— А когда вымоешь?

— Нет, я не скоро. Я только начала.

— Ну, ладно, — сказала Алена, — я буду… думать.

Она положила трубку и стала думать, кому бы еще позвонить. «Ведь подснежники исчезают. Как же Райка не поняла? Полы… Подумаешь, полы! А в лесу люди, может быть, последний синенький цветок выковыривают».

Она решила позвонить Сережке. Случай такой, что любой человек любому человеку должен звонить. Алена набрала номер. Долго никто не подходил. Дед ушел в магазин за хлебом. Мама принимала утренний душ. Сережа надеялся, что она услышит, набросит халат и прибежит разговаривать по телефону. Но мама не слышала. А Сереже нельзя было отойти от плиты. Он нагревал над газовой горелкой длинную стеклянную трубочку. Он уже согнул ее в двух местах, как ему было нужно, и теперь, раскалив докрасна конец трубочки, пытался выдуть на конце слегка вытянутую сферу. В лаборатории Сережу научили при подготовке к опытам производить самому необходимые стеклодувные работы.

Мама не подходила к телефону, дед тоже не вовремя ушел за хлебом. Сережа с досадой выключил горелку, положил осторожно трубочку на плиту.

— Да, я слушаю, — сказал он нетерпеливо.

— Жуков, привет! Представляешь, подснежники нельзя рвать.

— А я и не собирался.

— В газете написано. Постановление облисполкома.

— Все? — спросил Сережка. — Извини, у меня стекло остывает.

— Все, — ответила Алена. — Какое стекло?

Но Сережка положил трубку. Алена обиделась: «У него стекло остывает. С ума сошли. Не понимают, что им говорят. Когда бизоны исчезают или мамонты — это не так страшно. Когда подснежники исчезают, вот тогда страшно. Это хуже, чем стихийное бедствие, дураки, не понимают».