Эдуард Пашнев - В году тринадцать месяцев

— Хи-хи! Чего писать?

Перо не скользило, корябало дневник. Валера нарочито нажимал со всей силой. Перо треснуло, брызнув на бумагу и на ребят, которые сидели рядом. Они отскочили в сторону, Валера вжал голову в плечи, но глаза его, наглые, и сморщенный носик смеялись.

— Стило сломалось, сенаторы!

Он развез пальцем по дневнику кляксу. Раиса Русакова метнулась к своей парте и тотчас же положила перед Валерой свою шариковую ручку.

— Только сломай!

За Раисой стояла Алена, держа еще одну ручку, запасную, нацеленную Валере Куманину прямо в лицо.

— Вы что, сбесились, тетки?

— Пиши, хунта!

— За оскорбление — ответишь.

— И допиши, — сказала Раиса: — «Не плачу членские взносы».

Валера дописал и «членские взносы» — пожалуйста, кушайте на здоровье.

Раиса Русакова выхватила у него дневник, понесла к учительнице.

— Вот, Анна Федоровна!..

Учительница, исхудавшая после болезни, в обвисшем свитере, переступила с ноги на ногу, протянутый ей дневник не взяла. Хотела сказать: «Зачем мне? Пусть несет родителям». Но не сказала, потому что пришла другая мысль, которую ей хотелось не сказать, а крикнуть: «Вы что… думаете, вам дано право казнить и миловать?»

Анна Федоровна провела рукой по волосам и резко опустила руку, взялась за складку юбки на боку. Пальцы подрагивали, и губы не складывались в слова, кривились вразнобой. «Я же совсем собой не владею, — подумала она не очень ясно, как сквозь туман. — Я же сейчас действительно закричу на них или расплачусь». Она резко повернулась и вышла из класса.

Наступила мгновенная тишина, у кого-то с парты скатился карандаш на пол. Звук этот показался громом. И тут неожиданно заплакала Света Пономарева, тихо, горько, с какой-то безнадежностью уткнувшись в ладони.

— Ты что, Светк? Из-за ручки?

Она покачала головой:

— Он написал в моем дневнике.

Кто-то засмеялся, не обидно для Валеры, чуть ли не с восхищением. Несколько человек подошли, любопытствуя, тянули друг у друга дневник с записью и кляксой. Толя Кузнецов схватил Валеру за пиджак.

— Ты зачем это сделал, ловкач?

Валера не сопротивлялся. Учительница ушла, и вся остальная возня его просто забавляла.

— А где бы я писал, сенаторы! Войдите в мое положение. У меня нету дневника и никогда не было, вы же меня знаете. Вы хотели, чтобы я написал, я — написал.

Он отвечал, придуриваясь, делая искреннее лицо, но глаза его смеялись, нос хихикал. Самолет Валеры Куманина потерпел аварию, но Валера успел запереться в уборной.

Из кабинета директора доносились голоса ребят, иногда смех. Секретарша Ира, высокая девушка, гладко причесанная, время от времени переставала печатать, прислушивалась, улыбалась.

Между тем Андрей Николаевич был в кабинете один. Разговаривал голосами ребят магнитофон, который стоял на столе. Тут же лежала раскрытая тетрадь. Андрей Николаевич ходил от стола к двери, медленно, размеренно. Иногда возвращался с полпути, чтобы сделать запись в тетради. Иногда, если был далеко, у самой двери, быстро, чуть ли не бегом, преодолевал расстояние до стола, склонялся над тетрадью, быстро записывал, некоторое время слушал затем магнитофон, не отрывая локтей от стола. И снова принимался ходить.

Метод преподавания, который Андрей Николаевич хотел основательно проверить в школе, на первый взгляд был очень прост… Учитель записывал на магнитофон ответы ребят, а затем давал им прослушать. Отметку ставил только после коррекции учениками ответов. Андрей Николаевич спрашивал: «О чем ты забыл в этом месте сказать? А здесь — можно лучше выразить свою мысль другими словами?» Он заставлял их не учить историю, а исторически мыслить. Он отрицал сам принцип, что речью учеников должны заниматься логопеды и словесники. Все врачи, все учителя в его школе должны были заниматься речью учеников и даже речью друг друга. Он уже обнаружил учительницу математики, которая вместо того, чтобы сказать «AB = ВС по условию», говорила: «AB = ВС по дано…»

Только человек, ясно мыслящий и четко излагающий свои мысли, может стать полноценным, исторически мыслящим гражданином своей страны. Он подводил учеников к мысли, что они не школьники, а поколение, которое не должно ждать, когда на их плечи положат ответственность по случайному выбору, а должны искать эту ответственность и брать сознательно на свои плечи, кому что по силам. Он говорил им и сейчас с удовольствием слушал свои слова: «Вам поднимать двухтысячный год. Вы люди двухтысячного года. Если неправильно распределите обязанности, кого-то из вас может и придавить».

На уроках истории его метод давал хорошие результаты. Ребята слышали себя со стороны, исправляли тут же или через несколько уроков то, что им не нравилось в своих ответах или в своей речи. И, главное, прослушивая себя или друг друга, они повторяли и закрепляли материал. Андрей Николаевич собирался в конце года склеить две-три пленки, составленные из ответов учеников, сделавших наибольшие успехи. Он собирался сделать так, чтобы в них вошли все ключевые темы. Это и будет подготовка к экзаменам. Как только ученые высказали гипотезу о том, что амины в мозгу человека служат тем мостом, который соединяет эмоции с обучением и памятью, Андрей Николаевич начал изучать механизм эмоциональной памяти и начал искать способы управления этим механизмом. Магнитофон оказался тем простейшим универсальным аппаратом, который годился для всего: и для классной, и для внеклассной работы. Некоторые пленки Андрей Николаевич посылал родителям с запиской: «Послушайте, как отвечает ваш сын». И родители с удивлением и большим интересом прослушивали пленку и говорили своему сыну, дочери, которые, конечно, тоже присутствовали: «Значит, ты только дома у нас такой красноречивый, а на уроке двух слов связать не можешь? Ты же у нас без языка, ты же совсем говорить не умеешь». Для эффективности усвоения материала годились все эмоции: и раздражение родителей, и смущение ученика, недовольного своим ответом. Или гордость, когда приятно послушать, какой ты умный и как ты хорошо умеешь построить свою речь. Андрей Николаевич боялся только одного… Не делает ли он чего-нибудь лишнего? Не загружает ли ребят и родителей своим предметом так, что не остается места для других предметов?

Он следил за всеми опытами, которые проводились в Биологическом центре Академии наук СССР. Эти опыты свидетельствовали, что эмоциональная память формируется с «первого предъявления», но пока было неизвестно, приносит ли пользу «повторное предъявление» или наоборот — приносит вред.

Первым попробовал записывать и прослушивать ответы своих учеников физик, старый человек, уходящий на будущий год на пенсию. Он сказал: «Поразительно. Они готовы все шесть уроков играть в эту игру и, кажется, стали лучше запоминать то, что требуется просто запомнить».