Эдуард Пашнев - В году тринадцать месяцев

У Марь-Яны тяжело заболела сестра Катька, простудившись уже после возвращения из Бакуриани, где-то на вечеринке. Классная 9 «В»-еликолепного теперь спешила сразу после уроков домой, в больницу. Она перестала проводить классный час. Сегодня ее совсем не было. Вместо географии был английский. И вот — пришла, когда уроки уже закончились. Марь-Яна села тихонько и приготовилась слушать, но на нее стали обращать внимание. Раиса Русакова даже попыталась выбраться из своего ряда, чтобы подойти, но ее не пустили. Критик наконец заговорил. Марь-Яна поднялась и вышла. «Зачем приходила?» — подумала с тревогой Алена. Что-то было в фигуре Классной потерянное, видимо, сестре хуже. А в школу все-таки пришла. Догнать бы, спросить… Но Алена сидела в самой середине, и критик интересные вещи рассказывал. Она решила, что потом, после кино, они с Райкой найдут Классную, если она еще будет здесь, и проводят домой. «Надо ее проводить, обязательно, обязательно'»

Во время молчания В. Г. Дресвянников ходил, стуча каблуками ботинок, четко отбивая ритм своих мыслей. Когда же ходил и говорил, наступал осторожно, на носки ботинок, совершенно не производя никакого шума.

— Пушкин не любил именно модных альбомов. А записывал свои стихи — куда?..

Он хотел, чтобы и учителя, и школьники поняли, что Пушкин записывал охотно стихи в такие же девчоночьи альбомы, которые он, Дресвянников, собирает. Для доказательства этой мысли у него были две пушкинские строчки из «Евгения Онегина»: «В такой альбом, мои друзья, признаться, рад писать и я». Всего две строчки, но умело повторенные несколько раз, они умножались, производя впечатление…

«Конечно, вы не раз видали уездной барышни альбом, что все подружки измарали с конца, с начала и кругом…. В такой альбом, мои друзья, признаться, рад писать и я».

Он виртуозно умел цитировать, присоединяя нужные ему строки последовательно к одному, другому, третьему четверостишию.

«На первом листике встречаешь… А на последнем прочитаешь: «Кто любит более тебя, пусть пишет далее меня»… В такой альбом, мои друзья, признаться, рад писать и я».

И еще раз… Он создавал свою цитатную поэму.

«Тут непременно вы найдете два сердца, факел и цветки. Тут, верно, клятвы вы прочтете в любви до гробовой доски. Какой-нибудь пиит армейский тут подмахнул стишок злодейский. В такой альбом, мои друзья, признаться, рад писать и я».

Он старался повторением ключевых строк обратить внимание на приметы, присущие альбомам современных девушек. Переписывают же они по сей день друг у друга слова: «Кто любит более тебя, пусть пишет далее меня».

Анна Федоровна оглянулась назад и поразилась, с каким вниманием девчонки следят за выражением лица этого человека. Глаза и губы девчонок отраженно повторяли его улыбку. Разговаривая с аудиторией, цитируя стихи, В. Г. Дресвянников размеренно ходил туда и обратно и слегка кланялся при каждом шаге, словно сам с собой все время соглашался.

Пальцы его рук все время были в движении. Подцепив заусенец и выкручивая его из-под ногтя, он морщился сквозь улыбку. И это странным образом гипнотизировало аудиторию. Его слушали с напряженным вниманием, и некоторые девчонки вслед за ним морщились и даже кивали, попадая в его ритм. Хотя говорил он не очень хорошо, ходил и бубнил себе под нос:

— Пушкин в 1832 году подарил Смирновой-Россет такой альбом. Пушкин сам написал название и записал в альбом свои стихи: «В тревоге пестрой и бесплодной»… Теперь по этому пушкинскому альбому мы можем воссоздать атмосферу салона Карамзиных. Альбомная лирика двадцатых — сороковых годов… прошлого столетия… оказывала влияние даже на пушкинскую лирическую поэзию. Поэт Языков в послепушкинские пятидесятые года жаловался на исчезновение альбомов в прозаическое и пошлое время. Не альбомы пошлые, даже если в них встречаются кое-какие вольности. Время пошлое, в которое исчезают альбомы. Поясню! Для этого мне надо вернуться немного назад, в допушкинское время. Наиболее ранние альбомы в собрании Рукописного отдела Πушкинского дома относятся ко второй половине XVIII века. Это так называемые штамбухи, распространившиеся в XVI–XVII веках в Германии…

Нина Алексеевна решительно поднялась.

— Виктор Григорьевич, извините. Мы пригласили киномеханика на определенные часы. Я боюсь, мы просто не успеем…

— Хорошо, давайте сначала посмотрим кино, — сказал он и сел в первом ряду на свободное место, положив ногу на ногу, начал покачивать носком ботинка.

Но когда погас свет и застрекотал узкопленочный аппарат, В. Г. Дресвянникова вызвали в коридор. Там уже стояли Нина Алексеевна и Анна Федоровна.

— Я немножко отвлекся, — сказал он, улыбаясь, — извините, страсть коллекционера.

Нина Алексеевна закурила и, заговорив, стала пускать дым в сторону и смотрела в сторону.

— Это ничего. Интересно. Но немного, как бы это сказать… не по теме.

— Всю жизнь так живу… Не по теме.

— Вряд ли наши нежные девы поймут правильно, — сказала Анна Федоровна. — Лично мне интересно… Добавление к «Евгению Онегину» — это интересно. Но не могу я, Виктор Григорьевич, согласиться, хоть режьте, что альбомы наших дев представляют историко-литературный интерес.

— Да, да, — соглашался В. Г. Дресвянников. — Это все проблематично.

— Я вам скажу честно. — Нина Алексеевна стряхнула пепел в бумажку, свернутую коробочкой. — Я против этих альбомов. Была и буду! Они записывают туда всякую чепуху. А иногда, извините за выражение, и похабщину.

— Да, да, я знаю, — сказал В. Г. Дресвянников.

— Но тогда непонятно, зачем вы так говорили. Мы боремся с этими альбомчиками, анкетами…

— Живу не по теме, думаю не по теме. Но после фильма даю обещание держаться темы, честное слово.

Нина Алексеевна с сомнением посмотрела на него.

— Только вы, пожалуйста, не очень долго держите их после фильма. Им уроки надо готовить. И родители будут волноваться.

— Хорошо, хорошо, я понял.

После фильма В. Г Дресвянников говорил только об экранизации пушкинских произведений — «Капитанской дочки» и «Дубровского». Потом девчонки задавали вопросы, он отвечал. Он любил отвечать на вопросы. Тут можно говорить не по теме. О чем спросили, о том и говорить. Но, воспользовавшись паузой, Анна Федоровна поднялась, поблагодарила его от имени школы, пожала руку. Все захлопали. В. Г. Дресвянников под аплодисменты вышел вместе с учительницами в коридор и уже в коридоре почувствовал, что обе женщины потеряли к нему интерес. Они его сопровождали в учительскую, идя не рядом с ним, а чуть впереди, а когда вошли в учительскую, разошлись в разные стороны, и он остался один перед шкафами, за которыми, он помнил, висела одежда. И он там тоже повесил свое пальто и шапку на вбитый в шкаф с тыльной стороны гвоздь. Но сейчас он не мог вспомнить, с какой стороны заходил за шкафы, и ему пришлось обратиться к молоденькой учительнице. Она его привела туда. В пыльном углу около батареи какая-то женщина, сидя на скрипящем стуле, переобувалась, натягивая с трудом на толстые ноги сапоги. Она недовольно покосилась. В. Г. Дресвянников накинул на шею шарф, не расправив его, натянул пальто и, не застегиваясь, держа шапку-пирожок в руках, вышел из-за шкафов. Он хотел попрощаться с учительницами. Но Анны Федоровны не было видно. А Нина Алексеевна стояла к нему спиной у дальней стены, разглядывала какой-то график, поправляя что-то в нем. В. Г. Дресвянников вышел в коридор и торопливо, спеша поскорее выбраться из школы, зашагал по коридору. С его оригинальными мыслями всегда было так. Он поражал воображение слушателей, пока они не замечали подмены. Его мысли и оригинальными-то были за счет подмены. Он незаметно в своих рассуждениях подменил школьные альбомчики с песенками «Мой дедушка разбойник» и «Чап-чап-чары» альбомом Смирновой-Россет, куда записывали свои стихи Пушкин, Плетнев, Вяземский, Лермонтов. Не то чтобы он делал это сознательно, по принципу — там альбом и тут альбом, там птица и тут птица; неважно, что там птица-орел, а тут птица-курица. Увлекся возможностью столкнуть учителей с тем, кого они больше всех «уважают» — с Пушкиным. «Вы ругаете альбомы девчонок за то, что рисуют сердце, пронзенное стрелой, цветочки… А Пушкин сказал: «В такой альбом, мои друзья, признаться, рад писать и я». Все!»