Эмэ Бээкман - Чащоба

Потом, когда Хельга обрела ключи от дома, она попросила прежних хозяев, чтобы те освободили помещение от вещей, — кому охота жить среди чужого хлама. Услышав их ответ, Хельга подумала, что эти мастера увиливать дадут ей, человеку, оставившему свою квартиру трем молодым семьям, сто очков вперед. Пришлось оказать на молодых людей давление, подыскивала слова, которые запали бы им в душу, грозилась злом и сулила добро: может, в доме остались важные памятные вещи, может, там обнаружатся семейные реликвии, неужто им не дороги бумаги и история их рода.

Но упрямцы уперлись и продолжали гнуть свое. Пусть их оставят в покое и не лезут с поучениями. Современным людям некогда возиться с раскрошенными воспоминаниями и трухлявым барахлом. Они не желают нагружать себя всякой дребеденью, их идеал — альпинист. Человеку нужен лишь заплечный мешок, в котором умещается самая необходимая еда и обиходная одежда, чтобы при восхождении на вершину сохранить в теле жизнь. Молодые люди просто-напросто укрылись от Хельги и наврали по телефону, что их нет дома. В конце концов они прислали бумагу с подписью, которая свидетельствовала, что они отказываются от домашних вещей: пусть новый домовладелец выбросит весь хлам в окно и подожжет его во дворе.

За кофе Хельга попросила сестер продолжить разговор. Но Урве и Сильви оставались довольно сдержанными, они не стали разъяснять свои семейные мотивы, вынудившие их сменить место жительства. Заумничали, что им надоел город, что захотелось тишины, толковали о загрязнении воздуха и прочих подобных вещах, о чем сегодня говорят почти в каждой компании. С усмешкой на губах Сильви напомнила гостю, что теперь в городе многие грозятся податься в деревню в лесники. У всех теснит грудь тоска по природе. Хвастунов, конечно, хватает, но и повседневную рутину ломать нелегко. Они втроем, возможно, смогут приспособиться в новых условиях. Это как свидание с детством, когда-то они хорошо ладили между собой.

Вечером, приглядевшись к дому, Лео подумал о легкомыслии сестер. Смелость, конечно, похвальна, особенно в старшем возрасте, но сумасбродство опасно. Что они станут делать тут зимой? Им и в голову не приходит, как неприютно бывает, когда вокруг нет ни души. Плакальщики по заброшенным хуторам сами предпочитают жить на освещенной улице, с телефоном под рукой и с продуктовым магазином за углом. Только других взвинчивать они и способны.

Состояние дома оставляло желать лучшего, по потолкам было видно, что крыша протекала. Кубатура просто страх нагоняла; восемь или девять жилых комнат — Лео сбился со счета, — коридоры, переходы, подсобки и кладовки сверх того. Каждое помещение было с пола до потолка завалено несусветным хламом. Лео начал понимать бездушных альпинистов, которые махнули рукой на воспоминания и на барахло, — пусть все горит синим пламенем. Содержать этот дом все равно что идти на позапрошлогоднее пепелище жарить жука. Может, лишь невероятное женское упорство способно свершить чудо.

Сестры делали вид, что они счастливы на новом месте.

Кто знает, чем они пренебрегли, какие разочарования пытались скрыть, когда с жаром говорили о своих новых обязанностях. Их уже заранее приводил в восторг осенний грибной лес и заготовка дров. И в городе обстоятельства склоняли людей к натуральному хозяйству — очень многие превратились в собирателей лесных даров и в огородников, — и сестры полагали, что они вовремя приобщаются к общему течению. Тогда уж лучше, если огород и лес с ягодниками у тебя под боком.

Рассеянно слушая сестер, Лео подумал, что всяк, у кого осталось хоть немного сил, пытается выправить свою перекошенную душу. Вдруг Лео сам себе показался наивным: ведь и он, отправляясь в отпуск, надеялся забыться и освободиться от чувства угнетенности — будто у него и не было предыдущего опыта. В действительности он мог полагаться лишь на одно реальное обстоятельство. Он находился вдали от дома и работы, и тут его никто не сможет найти. Наверное, это было все, что человек вообще способен сделать для своего блага: временно обрубить привычные нити, за которые тебя без устали дергают, как марионетку. Увы — это невозможно сделать навсегда.

Чувствовалось, что Хельга именно потому снова и снова обращалась к своим домашним баталиям, что не оставила свои печали в городской квартире, насовсем. И все же делала вид, что просто наслаждается удачным коленцем, которое она выкинула. Со слезами радости на глазах вспоминала те крепкие словечки — молодые, всего-то под тридцать, а уже такие нервные! — которые выплескивали ее отпрыски и их супружницы с супругом, пренебрежение, предательство. Все-то они вьюны, держащиеся опоры, хотя голова у них и варит.

Стоит их упрекнуть в чем-нибудь, они тут же свалят свои слабости на эпоху. Им пришлось многое испытать. То, что было до них, не стоит и разговора… Война, убийства, голод, страхи, разброд, недоверие, подозрительность — все это достойно лишь того, чтобы пожать плечами. Предыдущие поколения должны подумать о своей вине перед ними: консерватизм позволил противоречиям обостриться настолько, что все бросились наперебой испытывать атомные бомбы. Каждый самый пустячный дождичек в их детстве нес с собой подчас губительную, или хотя бы причиняющую вред, радиоактивность. Каждая морковка и каждое яблоко, любой кусочек колбасы и глоток молока были отравлены ДДТ. Не упрекайте нас в нетерпении и вялости, в нетерпимости и эгоцентризме — какое еще поколение вынуждено было в раннем возрасте расти в столь неблагополучной жизненной среде? Пусть старшие не оправдываются работой, на которой они надрывались в детстве. Когда они родились и росли, то хотя бы пили чистую воду, дышали незагрязненным воздухом и ели не тронутую химикатами пищу. Те же, кто родился в царские времена, пусть и вообще возрадуются, несколько войн, что они пережили, их только закалили: кого природа с детства оберегла, тот до ста лет доживет. Рост средней продолжительности жизни человека — это чистый трюк, теперь даже в мертворожденных вдыхают жизнь, только что за люди из них впоследствии получатся.

Охарактеризовав мировосприятие младшего поколения, Хельга вдруг предложила: а вдруг мы преувеличили свои страдания. Кто убит или казнен, тому все равно, но оставшимся-то в живых и в самом деле не пристало роптать, да и к чему человеку брюзжанием портить себе единственную-преединственную жизнь?

Лео сомневался в искренности Хельги, однако в напористости этой женщине трудно было отказать. Возможно, жизненная энергия человека и есть тот самый вечный двигатель, машина работает, сама себя подгоняя.

Никто из сестер не подавал виду, что жизнь выбила их из колеи. И все же они сбежали сюда, в лес, в изгнание. Глупая привычка всюду отыскивать четкие грани. Смелость и робость стоят рядом, грани их соприкасаются.