Эмэ Бээкман - Чащоба

Юлла молчала, предоставив Лео возможность смотреть на оставшиеся от отца вещи и собраться с мыслями, затем подвинула брату одну монету. К ней, после небольшой заминки, добавила карманные часы, на цепочке которых висел вычурный ключик.

Юлла извиняюще сказала, что портсигар, по справедливости, должен бы достаться брату, но она хотела бы оставить его себе. Развалины замка в Вильянди, выгравированные на крышке, дороги ей. Лео может полюбоваться ими и наяву.

По дороге в аэропорт Юлла сказала:

— Странно, эти золотые монеты, наверное, лет семьдесят или даже восемьдесят находились вместе, теперь они разъедутся.

Лео невольно подумал о том бородатом старике, которого он видел всего раз, в гробу, и чье квадратное окаменевшее лицо нагнало на него страх. Здесь, вблизи Стокгольма, на скоростной автостраде, ведущей в, аэропорт, в шикарной машине, ему стало вдруг невыразимо жаль того крупного костлявого старика, который когда-то, на заре века, тяжелым трудом заработал эти рубли. Лео почти видел его бредущим с подкашивающимися ногами рядом с возом по грязи, с вожжами в руках.

Перед тем как выходить на посадку, Лео сунул золотой в руку сестре и сказал:

— Пусть тебе будет и от меня память.

Дома Нелла, выслушав историю с золотыми, решила, что Лео поступил правильно, — вдруг на таможне случились бы неприятности!

Оторопев от трезвости суждения Неллы, Лео подумал о дочери. Вырастет ли и она такой же, как мать? Каким образом он должен вмешиваться в ее воспитание? И не смог ничего придумать. Он не мог сказать своему кровному ребенку: будь сорванцом, лазай по деревьям, чтобы одежда летела в клочья, гоняй мяч, стой на голове, в жизни есть еще и нечто другое, кроме порядка и логики, будет жаль, если все это тебя минует.

Лео промолчал, так и не высказав своих мыслей.

Позднее Лео не терпелось спросить у жены: неужели ее нисколько не тронула судьба золотых монет? Или она скрыла это?

Он не стал расспрашивать Неллу.

Было неразумно ставить жену в тупик. Она была занята своими проблемами: мир вокруг нее плохо устроен.

Достаточно того, что Лео сам стал богаче на одно разбередившее душу воображение. Одряхлевший старик протягивает сыну со своего смертного одра две золотые монеты. Все их прежние распри разом становятся ничтожными. Отец с его патриархальным образом мыслей чувствует, что исполнил свой долг. Он думает, что проложил сыну дорогу в будущее.

Возможна ли в наше время подобная трогательная вера?

Проспав несколько часов глубоко и без сновидений, Лео проснулся под утро. Солнце еще не поднялось, за открытым окном шелестела густолистая береза, в комнату вливалось какое-то забытое благоухание. Между покачивающимися ветвями проглядывало заштрихованное нежно-розовыми полосами небо. Затаив дыхание, Лео вслушивался в тишину. Может, именно в эту ночь вдруг вымерли все автомобили, машины и моторы — возможностей катастрофы куда больше, чем человек в состоянии себе представить, даже мастодонты некогда прекратили свое существование. Странно подумать: в одно далекое утро в живых не оказалось ни одного гигантского мамонта. Лео пытался настроиться так, чтобы насладиться тишиной, за проникновение в сущность покоя приходилось платить бессонницей, и это отнюдь не было непомерной платой.

Вдруг Лео стало жаль Неллу, как раз на рассвете жену больше всего беспокоил городской шум: она металась в кровати, сдерживала вздохи, ее тело исходило жаром, по комнате разносился запах ночного крема. Маленькая подушечка, которой она вечером прикрывала ухо, конечно же опять куда-то исчезла. Нелла свешивала руку через край кровати и шарила по полу, найдя подушечку, сдувала с наволочки возможную пыль.

Но Нелла не переносила также лесной тишины и деревенского покоя. В глухом месте ее настроение через несколько дней портилось, ей страшно недоставало тысячи оставшихся дома мелочей, в том числе, естественно, горячей воды и чистой кровати, — то, что она по утрам, измученная шумом, не находила себе места, в счет не шло. Исконная горожанка, Нелла не привыкла к городской суматохе, но и деревенская жизнь была не для нее.

В свое время, когда Лео с Вильмутом обосновались в городе, более всего в новой обстановке ему нравилось это скопление зданий. Свободные минуты он тратил на прогулки по старому городу, его восхищало то, что на каждом шагу менялись виды, когда он прищуривался — дома казались ему живыми и пластичными; двигался он, начинали двигаться и они, одно отступало от другого, взору открывались какая-нибудь башня или ниша. Особенно он любил туманные и метельные утра: небо исчезало, здания словно бы излучали из себя тайны, и от этого восприятие становилось особенно чутким.

Лео не уставал бродить по внутренним дворикам, эти каменные колодцы были бесконечно разнообразны: в вечерние часы, когда он задирал голову, небо, казалось, уплотнялось в сито, через которое просачивался фиолетовый отсвет. Зато солнечным летним утром чья-то беспечная рука бросала на стену каменного колодца с его тусклыми окнами единственное ослепляющее яркое пятно, которое полыхало на серой стене огненно-желтым цветом, и все окружающее меркло.

Раньше Лео не мог и представить себе, что беспорядочное нагромождение строений может столь одухотворяюще действовать на человека.

Тогда в центре города разбирали развалины военного времени и за несчастьем пытались видеть везение — там и тут будут заложены парки, газоны, лужайки. Эта жажда простора вызывала у Лео растерянность, каждая брешь в шеренге домов удручала его. Прореживание старого города и открыто падающий свет как раз и изгоняли тот дух, который был присущ крепостной тяжеловесности застройки. Однако люди радовались воздуху, простору и птичьему щебету. По мнению Лео, одинокие деревья в старом городе служили только декоративными элементами, и это заставляло думать, что созданные человеческим гением и простоявшие столетиями стены и здания по сравнению с мимолетностью существования живых форм выражали извечное начало.

Поразительное многообразие стен, контрафорсов, ниш, скульптур, карнизов, крыш, башен и фонарей в старом городе приводили Лео в восторг. В нем вновь вспыхнула жажда знаний, которую он испытывал в последнем классе гимназии. Он взялся нагонять упущенные годы. Мальчишечья страсть к открытиям пробуждала у двадцатичетырехлетнего рабочего человека одновременно некую робость и в то же время удовлетворение. Иногда он разглядывал свои руки, заскорузлые от нагара без конца чинимого мотора, и ему становилось не по себе. Знай свое место, пытался он сдержать собственное рвение. И все же он начал по воскресеньям ходить на барахолку, до самозабвения рылся в грудах растрепанных книг, и постепенно ему удалось собрать приличную литературу по архитектуре, а также альбомы и наборы открыток с изображением Таллина. За короткое время Лео сумел постичь строительные стили, бывший любитель, наслаждавшийся видами и строениями, теперь мог классифицировать дома по периодам. Взгляд обострялся, он уже умел различать позднейшие перестройки, уродовавшие исторические здания; было даже немного жаль, что его предыдущий безоговорочный восторг дал трещину.