Эмэ Бээкман - Чащоба

Постепенно, оправившись от потрясения, — помимо детских и юношеских лет, их с Вильмутом и Эрнстом связывало в тугой узел еще и другое, — Лео смог подавить в себе непристойную радость. Наверное, самая большая опасность миновала? Может, именно Эрнст, ценой жизни, предоставил двум землякам возможность удержаться на плаву? От этой страшной мысли Лео в мгновение ока постарел и впервые почувствовал, как он устал от жизни. Он еще долго вздрагивал по ночам: что бы произошло, если бы Эрнста взяли живым? Чего только у него бы не выпытали! В народе шушукали о жестокости властей, схваченные бандиты не вызывают жалости — вполне понятно, кровь за кровь, — у большинства сдают нервы, и они выкладывают все и даже больше того, лишь бы избавиться от мук. Вскоре после событий в Мурака арестовали и Амалию, которую на долгие годы услали туда, где мороз раскалывает живые деревья.

Когда им с Вильмутом случалось после этого бывать на рынке, они бродили между лошадей и телег, брали в руки клок сухого ломкого сена — стебельки приятно щекотали ладонь, — и можно было пялиться вокруг сколько угодно, теперь уж не попадется им на глаза муракаская Амалия в подшитых кожей валенках, в завязанном узлом на затылке клетчатом платке, с брезентовым заплечным мешком, никелированная пряжка которого блестела между лопатками Амалии, как некий пуп земных сокровищ.

Никак не укладывалось в голове, что Амалия угодила под колеса времени. Разом полный хаос: ни мужа, ни сына, ни дома, ни даже взятых в войну приемных дочерей, до одной лишь старости рукой подать.

Спустя годы за тысячи верст Амалия притащилась назад, опять оказалась в исходной точке пути и плакала от радости на пороге своего опустошенного и полусгнившего дома. Постепенно объявились и приемные дочери, которые привезли своих детей под присмотр бабушке. Быстротечная человеческая жизнь иногда предстает ужасающе долгой, даже если смотреть со стороны, и то повороты судьбы, кажется, всю силу вытягивают.

Что же до приемных дочерей Амалии, то в войну они прославились на всю волость. События на хуторе Мурака давали повод чесать языками, но не было самого хозяина, у которого можно было выпытать истину. Муракаский Абель в сорок первом ушел добровольцем на войну. Перед этим в Мурака между отцом и сыном вспыхнула страшная ссора. Чуть крыша с дома не сорвалась от злобной ругани. Сын и слышать не хотел, чтобы отец встал под одну шапку с красными и на их стороне начал бы палить из винтовки. Старый Абель твердил в ответ, что немцев он не переносит, и потому пойдет хоть с самим чертом заодно, — кто знает, чьи прародительские рубцы от порки на мызной конюшне саднили на его спине. Эрнст пообещал посадить отца в амбар под замок, пока тот не наберется разума. Отец оказался половчее сына, сунул ключ от амбара в карман и схватил брезентовый вещмешок — мешков этих с пряжками и кожаными ремнями в Мурака было бесчисленное множество: до войны Абель частенько наведывался в город, с одним рюкзаком отправлялся, другой прикупал, нес на руке, всегда оказывалось много покупок, — положил туда кусок солонины, каравай хлеба с чурбан величиной — муракаская Амалия выпекала в здешних краях самые большие караваи, сама смеялась, что, мол, от лени это, — не забыл захватить смену белья, шерстяные носки да ложку, и был таков.

Потом Амалия рассказывала, что Абель отмахал прямо через картофельное поле к волостной управе, просочившееся сквозь рюкзак соленое пятно разошлось по пиджаку, мясу-то стечь не дали, Эрнст скрипел от злости возле матери и клялся, что не простит этого отцу.

На второе военное лето в воротах хутора появилась какая-то женщина, ведущая за руку маленькую, светловолосую девочку. Сказала, мол, Абель, перед тем как отправиться на грузовике в Россию, велел, если будет туго, привести ребенка на прокорм в Мурака. Амалия не знала, то ли ей плакать, то ли смеяться, Эрнст уставился на маленькую сводную сестренку, что бычок на новые ворота, он так и не привык к ней и обходил стороной. Оправившись от растерянности, Амалия решила: ребенок не виноват в том, что ее Абель ходил кобельничать в город. Однако на этом испытания муракаской хозяйки не кончились. Едва прошел месяц, как притопала другая бабенка из города и повторила те же слова, что и предыдущая. К маленькой сестренке Эрнста добавилась еще одна, чуточку постарше, крепкого сложения, темноволосая, и все удивлялись, что девчушка как две капли воды похожа на Амалию. Что ей оставалось делать, кроме как взять под свое крыло и второго ребенка. Девочки быстро пообвыкли, хорошо между собой ладили, они бегали за приемной матерью на покос и на выгон, и вскоре Амалия уже говорила про них: милые мои цыплятки. Муракаская хозяйка не стеснялась бывать с девочками на людях, ходила с ними в церковь, в поселок или на праздник поминовения погибших в освободительной войне — к бронзовому солдату, возле которого деятели из самоуправления в иванов день с трибуны, украшенной березками, произносили речи. Вскоре Амалия уже похвалялась деревенским бабам, какие хорошие у нее девочки: и грядки выпалывают, и овец из одного загона в другой перегоняют. Амалия не переставала удивляться, мол, у ее городских ребятишек работа сидит в крови, а она-то думала, что на булыжных мостовых вырастают одни лишь вертихвостки.

И все же для соседей не осталось не замеченным, что хозяйка Мурака то и дело бросает озабоченные взгляды на дорогу, боясь, видимо, не пожалует ли еще какой отпрыск Абеля.

Прослышав о черных днях хутора Мурака, Лео, придавленный первым кругом усталости от жизни, с чувством стыда подумал о человеческом недоброжелательстве. Появление внебрачных детей Абеля кинуло деревенским кость в зубы. Когда медлительные люди входят в раж, они без устали талдычат об одном и том же. Амалию поддевали и высмеивали, кто как мог. То и дело по поводу хозяйки отпускались глупые шутки. Просто удивительно, что Амалия не сбежала от людей на болотный остров. Деревенский люд копался в мусорном ящике памяти, припоминались старые истории, говорили, что Абель и до женитьбы был охоч детишек стряпать, только пусть Амалия не беспокоится, великодушно утешали ее, те дети уже взрослые и на своих хлебах. Перемывали косточки и Вильмутовой матери, всяк знал, как Абель в свое время осаждал ее, ходил по ночам под окно спальни пугать молодоженов, хотел отбить у отца Вильмута его жену. Тот схватился в сердцах за ружье и вынудил Абеля отступиться. Тогда хозяин хутора Мурака и посватался к первой попавшейся девушке, даже не взглянул, прямые ноги у Амалии или кривые. Этим люди задевали ее больное место, литые ноги Амалии и впрямь были колесом. Случалось, что Амалия уставала от людской злобы, и все же она не обдавала насмешников руганью. Ее охватывали слезы, коренастая, средних лет женщина, словно ребенок, терла кулаками глаза и, всхлипывая, бубнила, что угораздило же Абелю запропаститься с красными в России, теперь нет никого, кто бы постоял за нее. Эрнст стыдился деревенских пересудов, он открыто страдал, лицо его каменело. Было видно, что его трясет от ярости, но он не давал свободы чувствам, воспитывал в себе железную волю, на защиту матери не вставал, давая понять, что он выше людской низости.