Эмми Итяранта - Дневник чайного мастера

Во дворе стоял высокий военный, он повернулся в мою сторону, и я издали узнала его. Это был Муромяки, светловолосый адъютант командора Таро.

Я пошла назад, стараясь идти спокойно, — отчего-то вдруг ноги стали совсем тяжелыми, а нависшие тучи цеплялись за вершины гор. Здесь, где все оказалось перевернутым с ног на голову, где мир сошел со своей оси, я шла в домик чайного мастера, не зная, что будет дальше.

На узкой улочке никого не было видно. Индикатор транслятора не загорался. Земля не вращалась ни быстрее, ни медленнее.

После полуночи я пошла в спальню и пролежала всю ночь без движения и без сна в плотном сине-сером сумраке ночи. Ближе к утру удалось задремать, а когда проснулась, то пришлось даже выйти на крыльцо, чтобы продышаться.

На небе уже рассеялись тучи. Яркое солнце слепило глаза. Я прошла по мокрой траве к купели, а когда наклонилась, то увидела на мгновение свое отражение в воде, пока оно не исчезло.

Раздался стук входной двери, скрипнули петли.

Я повернулась, чтобы пойти назад.

На двери в свете утреннего солнца сверкал свежей синей краской круг, будто вырезанный из неба обруч.

Круг знает лишь свою форму. Если спросишь, где его начало и где конец, он промолчит, но не прекратит движение.

Вода — самый переменчивый из всех элементов, она не страшится гореть в огне или исчезнуть в небе, не боится разбиться дождем об острые скалы или утонуть в темноте земли. Она — по ту сторону начала и конца всего. Ее поверхность может быть недвижима, но в глубинах подземной тишины она мягкими пальцами нащупывает новое русло, пока не сдвинется усталый камень и она не ринется в новое место.

Смерть — это союзник воды. Их невозможно отделить от нас, ибо в конечном счете нас слепили из переменчивости воды и близости смерти. Вода не принадлежит нам, но мы принадлежим воде: когда она просочится сквозь наши пальцы, сквозь поры нашей кожи и через наши тела, нас ничто не может более отделить от земли.

Явственно вижу ее — темную, худую фигуру, стоящую рядом с садом камней около чайных кустов или прохаживающуюся между деревьями, ее лицо выражает терпение, оно мне как будто знакомо, и оно неизменно. Думаю, она ждала меня всегда, даже тогда, когда я не понимала этого.

Чувствую, как вода хочет покинуть меня, чувствую тяжесть моего праха.

Прошло несколько дней, пока я не осознала всей ситуации.

В самое первое утро, повернувшись и увидев синий круг на двери, я какое-то время стояла без движения. Глоток дождевой воды из бочки потек по подбородку, по шее и в вырез туники — я вытерла его ладонью. Листья деревьев трепыхались на ветру, крылышки огневки нежно постукивали о стекло фонаря. Синий круг означал мертвую бесконечность, у которой нет выхода, а земля как была твердой под моими ногами, так и оставалась, небо никуда не делось. Мир продолжал существовать за невидимой стеной, воздвигнутой вокруг меня: люди думали, ходили, разговаривали, любили. Еще какое-то мгновение действительность жила вокруг меня подобно мареву, но потом начала осыпаться с краев и треснула пополам. Я подумала, что какая-то часть меня все так же живет вне этих пределов, живет той неслучившейся жизнью, и та часть уже направляется на Утраченные земли, она почти такая же реальная, как и я сейчас, и даже иногда еще более реальная, чем я, но она смотрит в другом направлении и никогда не вернется назад.

Мысль хрустнула, затуманилась и остановилась.

Я здесь, и ничто не может изменить того, что я вижу.

Ветви все так же качаются на ветру, свет густо окрашивает плотный ковер лужайки, где мириады травинок переплелись в беспорядочном танце. Единственная тень, падающая на землю, это моя тень. В утренней тиши невозможно различить звука шагов или дыхания, слов — ничего, что может принести ветер. Я подошла к двери и потрогала круг — пачкается. Вытерла палец о штаны, и на грубой ткани осталось три синие полосы. Их не отмыть, я знаю, да и какое это имеет значение.

Под моими ногами заскрипели половицы, горло пересохло настолько, что глотать больно. Я пошла на кухню, открыла кран и тут же вспомнила, что два дня назад была у источника и перекрыла водопровод — из крана не должна течь вода.

Вода пошла.

Я наполнила чашку и выпила все до капли. Выпила вторую и третью. Вода текла, не переставая. Я узнала вкус: вода из источника, потом завернула кран и открыла его вновь. Вода все шла.

Металл кажется таким холодным и гладким. Я опять закрыла кран, села на пол, обхватив колени руками и прижав к ним голову.

Начала прислушиваться к своему дыханию, к движению крови в жилах, к тишине дома и попыталась понять, что же произошло.

Вспомнились лица деревенских жителей, их просьбы и слова благодарности, цепляющиеся за растрескавшиеся губы, их руки с бутылками воды, косточки напряженных пальцев под натянутой, как пленка, кожей; их шаги были такие тяжелые из-за спрятанного под одеждой груза, от которого зависела жизнь их детей, их мужей и жен, их родителей. Однажды кто-то из них пришел ко мне, посидел на кухне, потом отнес домой мою воду, нет, просто воду, поправилась я, не моя это вода, а потом, вернувшись в деревню, увидел расклеенные на каждом углу листовки о причитающейся награде, увидел сумму и через несколько дней или недель на подгибающихся от страха ногах или, наоборот, твердыми шагами подошел на улице к акваинспекторам. Подошел и произнес вполголоса, что у него есть кое-какая информация, которая могла бы кое-кого заинтересовать.

Как долго военные знали обо всем?

Неужели они все это время следили за мной, за моими приготовлениями? Неужели они знали и о солнцекаре, и о фальшивом трансляторе, и о чужом личном номере? А вдруг они уже много недель знали о сокровенном источнике, а потом выведали мои планы и решили подождать? Может, они наблюдали за нашим тайником под мостом, наблюдали, как мы носим туда провизию и воду. А вчера, когда Санья пришла раньше меня, они просто вышли ей навстречу — трое военных в тяжелых сапогах и синей форме, может, двое, да и одного было бы достаточно, ведь Санья такая хрупкая. Я как будто даже увидела, как они нависли над ней и вытащили свои сверкающие сабли, превратившиеся в пузырящиеся зеркала от попавших на них капель дождя. Один из них связал Санье руки за спиной, другой полез под мост, разобрал проход и выехал на нашем солнцекаре. И они увели ее, и у нее не было возможности убежать или тем более как-то связаться со мной.

Страшно даже предположить, что случилось с Саньей.

А вдруг все было иначе? Ее не арестовали, военные не приходили к ним домой, но такое я не могла вообразить, это не могло уместиться в границах моих представлений, не разрушая их. Я стала вспоминать обо всех остальных подобных случаях. Не так уж их и много: слухи и досужие разговоры, ночные, а потом и дневные аресты, кровь на песке — и все покрыто всеобщим молчанием.