Dок Берг - Наглое игнорирование

Все-таки правильно чувствовал Берестов, считая, что массовое уничтожение наших военнопленных и гражданских оккупантами было спланировано заранее. Лишний раз убедился, записав переведенное:

Право жить нашими рабами тоже надо заслужить – лояльностью, честностью, прилежанием.

Утром начальство первым делом перечитало акт, поставило свои подписи и в запечатанном мешке газеты и инструкции убыли в политотдел. Благодарности за это Берестов не получил, но потом сообразил, что для него лично все могло кончиться куда хуже, вспомнил про доносы за чтение инструкций и наставлений. Но с неделю на него укоризненно посматривал не только комиссар, но и начальник медсанбата. Один представитель особотдела никак не выразил своих чувств, помаргивал равнодушно глазенками.

То, что ситуация меняется и действительно румыны кончились, понял не только адъютант старший, начальник всех бумаг. Дни, когда привозили по 15-20 раненых в сутки прошли.

Теперь двести, триста, пятьсот с лишним простреленных, контуженных, посеченных осколками, обмороженных бойцов и командиров в день наглядно показывали, что каток наступления затормаживается, враг опомнился, подтянул резервы, и теперь каждый километр дается немалой кровью. Там, за спиной корпуса провалилась попытка пробить к окруженным немцам коридор, чему Берестов сильно удивился, особенно когда узнал, что бронированный кулак вермахта сначала застрял в кавалеристах, вставших насмерть и подаривших срочно прибывшей гвардейской армии время развернуться и зарыться в мерзлую землю. Удар был чудовищно тяжел, немцы бросили в бой все, что могли, поговаривали, что среди беленых стальных громад попадались и песчано-желтые, явно переброшенные из Африки. И все равно – не пробились, только всю собранную технику потеряли.

Теперь в Сталинграде добивали окруженную шестую армию, с которой попали в мешки рядом и итальянская и румынская армии. Ситуация у них была совершенно безнадежной. Такого еще в войну не было, чтобы несколько армий врага вот так погибали в выгоревшем дотла городе и промороженных лютым холодом степях без шанса спастись. Сообщения о невероятных трофеях, сотнях уничтоженной и захваченной техники, тысячах убитых и плененных врагов просто поражали воображение.

Берестову даже стало стыдно за то, что всякий раз, когда слышал очередную сводку, первой мыслью было всякий раз – вот где коллекцию собирать надо было! Но это было необоримой привычкой. Впрочем, он с ней и не особо и боролся, да и окружающие уже привыкли к тому, что капитан мимо полезного трофея не пройдет. Когда в немецком чудовищном "Мессершмитте" запнулся за торчащую из тряпок ручку носилок, то сразу же у него как щелкнуло – и все найденные восемь носилок из самолета и десяток одеял меховых он прибрал тут же. Попутно, когда выдергивали носилки из-под мерзляков, заметил то, что пропустили обшарившие самолет раньше – под офицером, голом по пояс и замотанном густо и неряшливо, явно наспех и не очень умело, бинтами, оказался ремень с маленькой кобурой, а в кобуре – никелированный блестящий, словно игрушка, "Вальтер".

Предложил его начальнику медсанбата, тот задумчиво пожевал губами и заметил, что стреляться он не собирается, а если припрутся злые гости, то он, Быстров, лучше предпочтет что посолиднее, благо пулеметами адъютант запасся. В итоге теперь "Вальтером" щеголял начмед корпуса.

Корпус, потеряв множество танков и людей, выдохся. Были израсходованы отведенные на операцию запасы топлива и боеприпасов. Но главное было сделано – теперь голодное и вшивое немецкое воинство, дошедшее до Волги, было обречено. Внешний обвод окружения был отодвинут так, что уже и самолеты не могли сбрасывать грузы.

А начальник МСБ специально позвал своего старшего адъютанта, когда проездом к нему заскочил по служебным делам однокашник – тоже военврач второго ранга, хотя и общавшийся в верхних сферах. И начальник бумаг открыв рот слушал о том, что уже полсотни наших медиков умерли, заразившись от пленных, что эти пленные находятся в чудовищном состоянии и дохнут сотнями, потому что остается только руками развести, как медслужба вермахта могла так обосраться в прямом и переносном смысле – практически все попавшие в плен, за исключением нескольких тысяч гладкой тыловой сволочи и сытых офицеров, болеют микст инфекциями.

— Дизентерия, сыпной тиф? — спросил начальник медсанбата и его гость согласно кивнул головой:

— И это тоже и туляремия и гепатит впридачу. Вшивые все до невероятия – аж сыпется с них, как просо. Грязные, голодные до дистрофии. А еще впридачу ко всему этому – практически все – с резким обезвоживанием. Складка кожи расправляется за несколько секунд, я такого даже у стариков никогда не видел!

Этого Берестов не понял и глянул вопросительно на свое начальство. Быстров понял правильно и пояснил негромко:

— Вот так щипком собирается на тыльной стороне кисти кожа в складку. В норме расправляется мгновенно. У стариков, когда тургор кожи падает, с замедлением. А при обезвоживании – еще заметнее. Но несколько секунд – я такого и не видал в жизни.

— И сто? — спросил капитан.

— Вода – основа всех обменных процессов у человека, нехватка воды – все обменные процессы нарушаются чудовищно. От пищеварительных, до мыслительных. К слову, даже странно, что они в таком состоянии воевать еще ухитрялись.

— Упертые сволочи, сдавались, что характерно, только по приказу, до последнего резину тянули, и даже когда капитулировали, ломали имущество, что могли, моего хорошего знакомого наказали за то, что недоглядел и в штабе Паулюса не успел поставить часовых – фрицы все пишущие машинки, телефоны и рации поломали – за пятнадцать минут, суки. Убежденные фашисты, арийцы. Ну и пусть на себя пеняют, сами всего добились, сами себе идиоты. Сдохнут – и черт с ними. Знаешь, Сережа, они ведь там до людоедства допрыгались, точно как бонапартовы гренадеры – сначала конину сырую жрали, потом и человечину. В общем, как писал зеркало русской революции – мордой – и в говно.

— Странно, что обо всем этом ни слова не сказано. Так слушаешь сводки – и никак не подумаешь, что они в таком состоянии. Очень странно. Почему бы не рассказать, до какого состояния арийцы дошли? — искренне удивился Быстров, и Берестов хоть и промолчал, а полностью с вопросом согласился.

Воеврач-гость удивленно выпучил глаза в совершенном изумлении.

— Ты серьезно, Сережа?

— Более чем. Не пойму, что плохого в том, чтобы сказать, как оно есть про этих людоедов. Не надо из них сверчеловеков лепить – вот они, арийцы, обосравшиеся, больные и вшивые, газетами одетые. И это только начало! — убежденно сказал Быстров.