Dок Берг - Наглое игнорирование

Теперь начштаба присутствовал при вскрытиях этих ям-могил, подписывал как свидетель акты эксгумации и может среди слипшихся голых трупов и Бейгусов видел. А может и нет, опознавать удавалось в лучшем случае десяток человек из пары сотен, а уж про военнопленных и говорить не приходилось, все они оставались без вести пропавшими и для армии и для родных.

Послал Берестова в эту командировку командир медсанбата не только потому, что в тылу адьютант старший был ему меньше нужен, чем врач, но и в связи с тем, что там в этой комиссии врачам, по большому счету, кроме судмедэкспертизы делать было нечего, а эти навыки на фронте будут нужны нечасто – разве что при определении самострелов и симуляций. Врачи были необходимы тут для повседневной работы, которая валом валила, их еще требовалось учить многому, половина только с учебной скамьи прибыла, зеленые совсем. Кроме того, бывший начальник похкоманды был куда устойчивее к тем неприглядным зрелищам, которые каждый день появлялись при вскрытии очередных ям – могил. И – наконец – последнюю неделю комиссия должна была работать в самом Кременчуге, где располагались некоторые части армейского подчинения и где было и подразделение стоматологов. Так получилось, что Быстров имел контакты с зубодерами и вполне появлялся вариант получить горемыке с простреленным ртом съемные протезы, сильно облегчающие жизнь и дикцию. Ну, грех было этим не воспользоваться.

И Берестов этим воспользовался. Когда приехал на короткий срок – удивил всех тем, что вроде как пополнел. А оказалось – вставные челюсти подперли впалые щеки – вот и стал капитан похож на себя прежнего, довоенного. Сами протезы были вида жутковатого из-за неживого цвета бледно-розовой гуттаперчи и какими-то проволочными петлями и крюками для крепежа за уцелевшие зубы и вставлять их было целым искусством, да и подгонка еще не кончилась, болели от вставок десны, но капитан был просто счастлив, ожил как-то, и дикция стала попонятнее.

Комиссия по злодеяниям не успевала в запланированные сроки закончить работу, очень уж много чего натворили гитлеровцы, потому исполнительный капитан с его каллиграфическим почерком и пунктуальностью был затребован еще. Непросто описать, что такое – выжженная земля вместо городов и деревень, да с разграбленным имуществом и перебитым населением. Это с виду пустыня описывается легко, а когда раньше это был цветущий край… Да все посчитать надо. Быстров опасался даже, что его подчиненного приберут к себе, но обошлось. Вернулся Дмитрий Николаевич, в конечном итоге. О том, что видел, предпочитал не рассказывать, впрочем, Быстров его и не рвался расспрашивать, потому как и сам глаза имел, а немцы не прятали своих преступлений совершенно. Делали все открыто и явно, чтобы запугать население как следует. Население, может быть, и запугали, а вот бойцов и командиров РККА разъярили всерьез. Больно уж наглядно было видно всем – что такое господство европейских культуртрегеров. А учитывая, что воевать наши уже научились, знали твердо, что бить немцев можно, получалось, что себе на беду фрицы зверствовали. Война для многих уже бойцов приобрела личный характер, было за что мстить.

Да и сам Быстров ощущал, что его вколоченная гуманность медицинская как-то стала испаряться, особенно когда Берестов не удержался и рассказал про расстрельную яму с девчонками и девушками, в которой, вперемешку с трупами комсомольского актива и их семей, была брошена пара десятков использованных немецких презервативов. Девчачьи косички и косы в руку толщиной. Детские игрушки, маленькое зеркальце, бантик, испачканный в земле и крови и размозженные выстрелом сблизи черепа с разорванными лицами. Просто на секунду представил, что там творилось в момент расстрела – и замутило от бешенства, аж голова закружилась. Сам себе удивился, флегматичен был майор.

Презервативы эти еще и потому запомнились, что после оккупантов приходилось лечить массу народа от непривычных хирургу Быстрову хворей. И если тифы – брюшной и сыпной еще как-то вписывались в круг обязанностей, то люэс и триппер были ранее ему незнакомы, а тут – пожар в сухостое. Еще тогда, когда бои были под Ростовом удивился, увидев здоровенный немецкий дорожный щит с грозной надписью. Обычно такими предупреждали о партизанах – дескать не ехать поодиночке, только в составе колонны и оружие держать наготове. А на этом было совсем другое: "Ахтунг! В Ростове смертельно опасные венерические заболевания!"

Тогда только посмеялись. Сейчас картина была иной – болело и местное население, зараженное европейцами, болели и военнослужащие РККА. Тех, кто ухитрялся по меткому определению служивших в корпусе моряков "намотать на винт" в условиях фронта – даже судили, приравнивая к самострелам и симулянтам, в тылу относились мягче и сейчас множество бойцов и командиров хромало – единственным работавшим способом лечения были инъекции стерилизованного коровьего молока в ягодицу. Сам по себе совершенно безрадостный по болезненности укол давал потом бурную реакцию организма, с подскоком темпереатуры и прочими радостями того же свойства – но помогало это хорошо.

Таким пациентам не сочувствовали, а начальство ухитрялось для них устраивать еще и дополнительно пару часов в день строевой подготовки. Разумеется хромавшие вразнобой солдаты были для военного глаза нестерпимы, но командные умы быстро сориентировались, деля горемык, пораженных стрелой Амура, на тех у кого укол в левое полужопие, и у кого вправо. Поделенные по этому признаку команды уже были однообразнее на маршировке. Хромали одни на правую, другие на левую ногу и потому начальство видом своим не оскорбляли. А презервативы в больших количествах пошли в армию и медикам теперь приходилось обучать воинов как пользоваться резинками. Это было непросто и для медиков – особенно для женщин, и для солдат – публика в основном была деревенская, стеснительная.

Частям гвардейского корпуса наконец-то вручили гвардейские знамена, долго видать вышивали – с присвоения звания больше года прошло! Все радовались, а Быстров огорчился – его медсанбат звания гвардейского так и не получил, видно та история с умершим комбригом сказалась, потому что ничего другого в голову не приходило – если и не отлично отработали, то уж точно – хорошо.

И даже на Правобережье, где была лютая осенняя распутица, постоянный дождь и колесный транспорт влипал в размузганную грязь разбитых вдрызг дорог, словно муха в варенье, медсанбат ухитрился не отстать и принимать раненых, которых было очень много, пока корпус пытался пробить дыру в заранее подготовленной обороне немцев и когда немцы яростно контратаковали, отбросив корпус, удалось вывезти всех раненых, благо танкисты помогли. И позже – когда отбросив контратаковавших и упершись в новую линию обороны немцев, уже пополненный корпус был переброшен туда, где нащупали слабое место в обороне и там введен в прорыв следом за отличившимся на Прохоровке танковым корпусом – и там смогли работать как следует. Корпус дрался самостоятельно, в отрыве от остальных сил, имея всего 53 танка, половину – легких.