Сара Пеннер - Тайная лавка ядов [litres]

Гейнор взяла статью и перечитала фрагмент.

– А вот тут все начинает складываться для нашего аптекаря не очень удачно. На восковом оттиске было не только изображение медведя. Там были еще и буквы.

Она указала на абзац, в котором говорилось, что полиция пытается выяснить, что означают буквы «М лок».

– Полиция предположила, что это часть адреса. Мы знаем из больничной записки, что это означает Медвежий переулок. Но когда газета вышла в печать, полиция этого не знала.

Гейнор сняла с латте крышку, чтобы остыл, а я затаила дыхание, представив себе дверь, в которую заходила сегодня ночью. Я подозревала, что «М лок» означало вовсе не Медвежий переулок. Скорее всего, это значило «Малый переулок», проход, ведший к тайной комнате аптекаря.

– Как-то дико, что она написала свой адрес на сосуде из лавки, правда? – пожала плечами Гейнор. – Кто знает, о чем она думала. Может, просто сглупила. – Она потянулась за второй статьей. – Как бы то ни было, я принесла второй бюллетень, в нем-то и говорится, что аптекарь – женщина. И более того, что она аптекарь-убийца. Подозреваю, что вскоре после того, как статья вышла… – Гейнор умолкла. – Скажем так, это стало для нее началом конца.

Я нахмурилась.

– Началом конца?

Гейнор положила передо мной вторую статью, от 12 февраля 1791 года. Но прочесть ее я не успела, потому что зазвонил телефон, который я положила на стол на случай, если позвонит Джеймс. Я посмотрела на экран, и у меня упало сердце, когда я увидела, что это он и есть.

– Привет, у тебя все в порядке?

Сперва я услышала его хриплое дыхание, то, как он медленно втягивает воздух, а потом неровно, одышливо выдыхает.

– Кэролайн, – произнес он так тихо, что я едва его расслышала. – Мне нужно в больницу.

Я прижала руку ко рту, мне казалось, у меня остановилось сердце.

– Я попытался набрать 911, но звонок не проходит.

Я закрыла глаза, пытаясь вспомнить листовку на стойке администратора в гостинице, где значился номер экстренной службы Соединенного Королевства. Но, растерявшись от ужаса, не смогла его вспомнить.

От охватившей меня паники закружилась голова; кофейня, вместе с гулом голосов и шипением эспрессо-машины, будто накренилась.

– Сейчас буду, – сдавленно ответила я, соскальзывая со стула и собирая вещи.

– Мне нужно идти, – сказала я Гейнор; руки у меня неукротимо тряслись. – Простите, это мой муж, он болен…

Глаза мои в мгновение наполнились слезами. Какие бы чувства ни вызывал у меня Джеймс в последние дни, я была в таком ужасе, что у меня пересохло во рту; я даже не могла сглотнуть. По телефону казалось, что Джеймс задыхается.

Гейнор посмотрела на меня с растерянностью и тревогой.

– Ваш муж? О боже, да, конечно, идите. Но… – Она подняла два листка со статьями и протянула их мне. – Возьмите их с собой. Я делала копии для вас.

Я поблагодарила ее, сложила страницы пополам и сунула их в сумку. Потом, еще раз извинившись, выбежала за дверь и помчалась в гостиницу; у меня, наконец, потекли по щекам горячие слезы, впервые с тех пор, как я приехала в Лондон.

Когда я вошла в номер, меня в первую очередь оглушил запах: сладковатая, кислая вонь, которую я учуяла от Джеймса раньше. Рвота.

Я бросила сумку на пол, не обращая внимания на вывалившуюся из нее бутылку воды и блокнот, и ринулась в ванную. Джеймс лежал на боку в позе эмбриона, подтянув колени к груди, белый как мел, и страшно трясся. Наверное, в какой-то момент он снял футболку, потому что она валялась комком возле двери, насквозь мокрая от пота. Утром я не могла видеть его с голым торсом, но сейчас упала рядом с ним на колени и положила руку на его голый живот.

Он взглянул на меня ввалившимися глазами, и я чуть не закричала. У него на губах была кровь.

– Джеймс, – вскрикнула я. – Господи!

Тут-то я и заглянула в унитаз. Там была не просто рвота, казалось, кто-то пролил на нее алую акварель. На подгибающихся ногах я бросилась к гостиничному телефону и попросила администратора прислать «Скорую». Это, ясное дело, было не отравление итальянской едой. Но я ничего не понимала в медицине; как так вышло, что утром Джеймс просто немножко кашлял, а сейчас его рвало кровью и он был на волосок от смерти? Я ничего не понимала.

– Ты что-нибудь ел утром, когда выходил? – спросила я.

Он слабо покачал головой, лежа на полу.

– Ничего. Я ничего не ел.

– Ни воды не пил, ничего? – Может быть, он выпил что-то не то, или…

– Только масло, которое ты мне дала, но, уверен, оно давно вышло.

Я нахмурилась.

– Чему там выходить? Его просто втирают в горло, ты и раньше это делал.

Джеймс снова покачал головой.

– Я спросил, нет ли у тебя чего-нибудь от простуды, и ты сказала, что у тебя есть масло юкки, или что-то такое.

Я позеленела.

– Эвкалипта?

– Да, оно. – Он застонал, вытер рот рукой. – Я его принял как лекарство.

Флакон стоял на раковине, на этикетке ясно было написано: токсично, предназначено только для наружного применения. Не глотать. И, будто опасность была недостаточно очевидна, далее говорилось, что проглатывание может привести к судорогам или смерти у детей.

– Ты его выпил? – не веря себе, спросила я, и Джеймс кивнул. – Сколько?

Но прежде, чем он ответил, я подняла флакон и посмотрела на свет. Слава богу, он не был пуст – даже половины не выпил. Но все-таки он сделал полный глоток?

– Джеймс, оно же токсичное, твою мать!

В ответ он подтянул колени еще ближе к груди.

– Я не знал, – пробормотал он. Это было так жалко, мне хотелось ползать по полу рядом с ним и извиняться, хотя я ничего плохого не сделала.

Внезапно раздался стук в дверь.

– «Скорая», – произнес низкий мужской голос.

Следующие несколько минут прошли как в тумане, мне велели постоять в сторонке, пока парамедики оценивали состояние Джеймса. Вместе с парой только что явившихся гостиничных служащих в номере было, наверное, человек десять, сплошная карусель встревоженных лиц.

Со мной рядом остановилась женщина в темно-синей опрятной униформе – на блузке у нее было вышито La Grande, – предложила чаю, печенья, даже поднос с сэндвичами. Я от всего отказалась, пытаясь вместо этого вслушаться в сильный британский акцент, перелетавший по комнате, пока все старались что-то сделать для моего мужа. Ему задавали вопрос за вопросом, но разобрать я смогла только некоторые.

Медики вынули из большого холщового мешка оборудование: кислородную маску, тонометр и стетоскоп. Гостиничная ванная вскоре стала походить на травмпункт, и при виде оборудования мне будто пощечину дали: я впервые задумалась о том, не идет ли речь о жизни и смерти Джеймса. Нет, покачала я головой, даже не начинай. Этого не будет. Они не допустят.

Улетая в Лондон без Джеймса на нашу «годовщину», я предполагала, что переживу какое-то эмоциональное потрясение, но не такое. Теперь, когда мои собственные раны были еще совсем свежими, мне внезапно пришлось отчаянно надеяться, что Джеймс не умрет на полу ванной у меня на глазах, пусть у меня и было мимолетное, темное желание кого-нибудь убить после того, как я узнала о его романе.