Сара Пеннер - Тайная лавка ядов [litres]

Слова не изменились.

– Мисс, – послышался негромкий голос, – мисс.

Я подняла глаза и увидела, что мать мальчика, снова ставшего послушным сыном, одетым в толстое пальто, ждет, чтобы я вернула ей газету.

– Д-да, – заикаясь, пробормотала я. – Да, пожалуйста.

Я протянула ей газету, задрожавшую при переходе из рук в руки. Она поблагодарила меня и пошла прочь, после чего я сразу же бросилась к мальчишке-газетчику.

– «Бюллетень за четверг», – спросила я, – остался?

– Есть парочка.

Он отдал мне один из двух оставшихся экземпляров.

Я бросила ему монетку, сунула газету в сумку и устремилась прочь, чтобы меня не выдал ужас на лице. Но по дороге к Ладгейт-хилл, переставляя ноги со всей возможной скоростью, я в конце концов начала опасаться худшего. Что, если прямо сейчас констебли уже у меня в лавке? Малышка Элайза там одна! Я присела между двумя мусорными ведрами сбоку от какого-то здания, открыла газету и прочла ее как можно быстрее. Она была отпечатана ночью; краска еще не высохла.

Поначалу статья показалась мне настолько невероятной, что я задумалась, не вручили ли мне реквизит для какой-то постановки, в которой я участвовала, ничего не подозревая. И, возможно, я бы поверила, что все это – представление, если бы детали так ладно не складывались в целое.

Горничная, как я узнала, внезапно оставила свой пост, как и сказала леди Кларенс, но, видимо, сложила два и два по поводу внезапной смерти лорда Кларенса, потому что пошла в полицию с восковым оттиском гравировки на банке моей матери. Выяснив это, я едва не закричала в голос: то, что банка надежно была заперта у меня в лавке, теперь не имело никакого значения, потому что горничная, черт бы ее побрал, сделала оттиск! Наверное, успела, прежде чем леди Кларенс забрала банку из подвала. Возможно, горничная побоялась сама взять банку, чтобы ее не уличили и не обвинили в воровстве.

Согласно статье, на восковом оттиске частично читались буквы – М лок – и одно изображение размером с ноготь, которое в полиции сочли медведем на четырех лапах. Горничная сообщила полиции, что ее хозяйка, леди Кларенс, велела ей высыпать содержимое банки в десертный ликер, который в итоге выпил лорд Кларенс. Горничная сочла, что это подсластитель, и лишь позже поняла, что это был яд.

Я стала читать дальше и схватилась рукой за горло. Полиция явилась в дом леди Кларенс вчера поздно вечером – наверное, вскоре после того, как она вернула банку, что объяснило бы свежую краску на поспешно напечатанной вкладке в газету, – но леди Кларенс яростно отрицала слова горничной, настаивая, что понятия не имеет ни о какой банке с ядом.

Перевернув страницу, я узнала, что делом первостепенной важности было сейчас установить «происхождение» яда, поскольку «продавец» (тут я тихонько вскрикнула) может разрешить противоречие между рассказами леди Кларенс и ее горничной. Констебль выражал надежду, что в обмен на разумное снисхождение продавец укажет на того, кто на самом деле купил яд, убивший лорда Кларенса.

Но насколько же все причудливо сложилось! Лорда Кларенса вовсе не должна была постичь внезапная неизбежная смерть. Мисс Беркуэлл должна была выпить шпанскую мушку и избежала этой участи, не пострадав, – ее и не подозревали в убийстве любовника, ее имя даже не упоминалось в статье. Я все это время переживала из-за того, что она может умереть, но бог свидетель, как все обернулось в ее пользу!

В конце статьи была грубая картинка: перерисованный от руки восковой оттиск, предоставленный горничной. Гравировка была едва видна и на самой банке, а этот рисунок, сделанный с рисунка, читался еще хуже. По крайней мере, на мгновение это меня успокоило.

Я отвела взгляд от страницы. Мои влажные горячие пальцы в нескольких местах смазали краску, подмышки и пах были мокры от пота. Я стояла в узком проулке между двумя мусорными ведрами, глубоко дыша, втягивая запах разложения.

На мой взгляд, вариантов было два: вернуться в лавку и задуть все свечи, чтобы, если полиция отыщет номер третий по Малому переулку, можно было положиться на последнее укрытие – ложную стену, – которое защитит меня и тайны, хранящиеся внутри. Но даже если она меня защитит, сколько я продержусь в неустанной хватке своей болезни. Я боялась, что всего несколько дней. И как же мне не хотелось умирать, заточенной в материнской лавке! Я уже довольно осквернила ее убийствами; неужели нужно было совсем погубить ее своим разлагающимся телом?

С другой стороны, шкаф, служивший стеной, меня, конечно же, мог и не защитить. Как бы безопасно я ни чувствовала себя за ним все эти годы, адрес моей лавки ни разу так явно не разглашали. Маскировка была небезупречной; полиция могла привести ищеек, и они-то точно учуют мой страх сквозь стену. Если полицейские сломают ее и арестуют меня, какое наследие мне останется защищать от тюрьмы? Следы присутствия моей матери и так были едва заметны; воспоминания о ней приходили легко, когда я хлопотала в лавке, но эта бесценная память не последует за мной в Ньюгейт.

Все это не означало, что я останусь одна; я полагала, что вскоре констебли приведут бесчисленное множество женщин, чьи имена упоминались в моем журнале. Женщины, которым я хотела помочь, которых стремилась утешить, окажутся рядом со мной за железной решеткой, в обществе распускающих руки тюремщиков.

Нет, это я принять не могла. Я отмахнулась от обеих возможностей, потому что была еще одна.

Третьим и последним выбором было закрыть лавку, оставив журнал за надежной поддельной стеной, и поспешить смерти навстречу: нырнуть в ледяные глубины Темзы, превратившись в одну из теней Блэкфрайерского моста. Я думала об этом много раз, последний – когда переправлялась через реку с малышкой Беатрис на руках, когда смотрела, как волны бьются о кремово-белые опоры, и чувствовала туман, оседающий на носу.

Неужели вся моя жизнь вела меня к такой судьбе, к роковому мгновению, когда надо мной сомкнется холодная вода и потащит на дно?

Но дитя. Элайза была в лавке, где я ее и оставила, и как я могла покинуть ее, чтобы она в одиночестве подверглась допросу констебля, который мог найти дорогу к номеру третьему по Малому переулку. Что, если Элайза услышит шум, выглянет за дверь и по неразумию откроет, что таится за поддельной стеной? Она уже совершила одну страшную ошибку; если совершит вторую, окажется лицом к лицу с разъяренным констеблем, а я не могла просить бедную девочку в одиночку отвечать за то, что я натворила.

С тех пор как я ушла, прошло едва ли больше четверти часа. Я сунула газету обратно в сумку и вышла из проулка, чтобы вернуться в свою лавку с ядами. Я не могла выбрать верную смерть. Во всяком случае, пока.